Варвары и Рим. Крушение империи

Я не стану подробно рассказывать о событиях следующих двух лет – 408–410 годов – трех осадах Рима готами, интригах римских министров, возвышении и развенчании избранного по согласованию с Аларихом императора Аттала. Я только подчеркну моменты, воздействовавшие на цели и политику Алариха. Он все еще стремился к двум целям. Во-первых, он хотел получить хорошую территорию для постоянного проживания своих людей в диоцезе Италия или диоцезе Иллирик (не путать с префектурой Иллирия, находящейся восточнее. Диоцез Иллирик включал в себя провинции Далмация, Паннония и Норик. Диоцезы Иллирик, Италия и Африка составляли префектуру Италия. – Ред.). Во-вторых, он стремился к высокой командной должности для себя. Но первая из этих целей теперь стала намного важнее. Аларих думал о создании готских поселений не в самом сердце итальянского полуострова, а в северной части префектуры Италии; он надеялся создать вестготское королевство, зависимое от империи. Идти через Италию и атаковать Рим он желал, только чтобы оказать давление на имперское правительство, не выполнявшее его требований.

Аларих не медлил. В начале осени 408 года он перешел Юлийские Альпы и в третий раз вошел в Италию. Он двигался быстро, практически не встречая сопротивления, мимо Кремоны, Бононии (Болонья), Ариминума (Римини) (по прекрасным римским дорогам – Постумиевой и Эмилиевой. – Ред.) и по Фламиниевой дороге[13], почти не останавливаясь, чтобы покорять города. На этот раз его целью была именно столица. Утверждают, что в палатку Алариха явился монах и стал убеждать его отказаться от его планов. Тот ответил, что действует не по своей воле: к захвату Рима его понуждает некая сила. Наконец он разбил лагерь у стен Рима, надеясь быстро заставить сдаться город, в котором не было продовольствия, чтобы выдержать длительную осаду. Его надежды не были необоснованными. Сенат был беспомощен и парализован страхом. Вестготы не допускали в город продовольствие, которое везли по Тибру из морского порта (Остия в устье Тибра. – Ред.), и вскоре в Риме начался голод, а потом и мор. Улицы были завалены трупами. Ждали помощи из Равенны, но она так и не поступила, и сенат наконец решил вступить в переговоры. Однако существовало подозрение, что осаждающую армию возглавлял не лично Аларих, а сторонник Стилихона, представляющийся готским королем. Чтобы ликвидировать свои сомнения, сенат выбрал одним из послов Иоанна, главу имперских нотариусов, который был лично знаком с Аларихом. Послам велели сказать, что римляне готовы заключить мир, но они готовы и сражаться до конца, и ничего не боятся. Алариха рассмешила эта попытка устрашить его вооружившимся огромным населением Рима (он сказал, что чем гуще трава, тем легче ее косить. – Ред.), и ответил, что откажется от осады, только если ему будет доставлено все золото, серебро и движимое имущество, имеющееся в городе, а также все рабы-варвары. На вопрос потрясенных послов, что же останется им, он дал вполне определенный ответ: «Ваши жизни».

Римские сенаторы, оставшиеся верными языческой религии, приписали обрушившуюся на них катастрофу гневу богов за отступничество от древней религии. Продлись осада на несколько дней дольше, римляне были бы вынуждены принять жестокие условия Алариха. Единственную надежду они возлагали на умиротворение разгневанных богов, которые, возможно, помогут спасти город. В это время прибыли обнадеживающие новости – говорили, что в умбрийском городе Нарния, который Аларих осадил по дороге, были принесены жертвы богам, после чего чудесный огонь и гром так сильно испугали готов, что они сняли осаду. По общему мнению, то же самое средство следовало применить и в Риме. Префект города, Помпеян, не желая конфликтовать с официальной религией, представил дело перед папой Иннокентием I. Говорят, что папа «счел безопасность города важнее своего собственного мнения» и согласился на тайное исполнение необходимых обрядов. Только жрецы сказали, что обряды не помогут, если не будут выполнены публично на Капитолии в присутствии сената и на Форуме. Тогда и проявилась нерешительность римских язычников. Никто не находил в себе смелости участвовать в публичных церемониях.