Варвары из Европы

Воевать с женщиной бессмысленно: победа унижает мужчину, а поражение, естественно, не красит.

Тот, кого дамы называли Гомером, лежал на паркете (всё же надо отдать должное: паркетные рейки были подогнаны одна к другой накрепко, и даже не шевельнулись, приняв тело) рядом с ^***. Рука Гомера накрыла руку ^***, и со стороны могло казаться, что мужчины лежат на спинах, взявшись за руки, и рассматривают потолок, заслоняющий им небо.

Гомер улыбался: в его памяти мгновенно всплыли строки, казалось бы, забытой напрочь статьи. Он писал: «Однако миропорядок не пожелал выкраиваться по лекалам Г ерманна. Фортуна, как бы исчезнув, вскоре капризно объявилась. Она почему–то решила примерно наказать не только «нетвёрдых» игроков–шалопаев, но и «не мота» с суровой душой. Именно провидение, в конечном счёте, заставило самоуверенного Германна «обдёрнуться» и всучило ему чёрную метку недоброжелательности — пиковую даму вместо вожделенного туза. Или это было дело случая?»

Над ним склонилось лицо прекрасной незнакомки — Натали, женщины, с которой он познакомился совсем недавно, но знал целую вечность, ибо искал её всю жизнь. И вот — нашёл.

— Зачем вы стреляли в меня? — спросил он, стараясь не обидеть её своим вопросом.

— Как зачем? Вы ведь решили действовать, как мой муж, г. ***. Вы сделали меня своей сообщницей. Вы решили действовать с позиции силы и запугать меня. Вы не оставили мне выбора. Вы же варвар. Вы — чудовище.

— С чего вы взяли? — хитро прищурился он.

— Вы хотите сказать, я не права?

Она улыбнулась — и подмигнула ему. Гомер готов был поклясться, что сделала она это с намерением и будучи в курсе всех его непростых отношений с «Пиковой дамой».

— Хорошо, давайте начистоту. У нас были бы деньги, я чувствую, что готов полюбить вас. Что помешало бы нам быть счастливыми?

— Вы знаете, именно то, о чём вы писали. Помните? «Чудовище — это слишком простая формула героя для позднего Пушкина. Иначе сказать, «чудовище» Германн заслужил не потому, что в нём совсем нет ничего человеческого, душевного, а потому, что его «расчёты» дьявольски размывали незримые, но определённые грани между добром и злом. Наш герой и справедлив, и честен, и принципиален на свой прагматический лад. Меньше всего он напоминает опереточного злодея с чёрной душой. В том–то и дело, что всё дальнейшее оказалось возможным вследствие того, что мастерский расчёт в сочетании с пылким (нездоровым?) воображением резко усложнил картину простой и грубой реальности, придав ей черты таинственной бесплотности, что позволило довершить нравственный портрет героя. Собственно, усложнение реальности означало всё то же магическое стирание отчётливых пределов между миром тем и этим, сном и явью, иррациональным бредом и расчётом. Незаметно для себя серьёзный Германн втянулся в игру, где он давно уже был de facto вне морали, продолжая мерить действия свои мерками графини, Томского, Лизаветы…»

Такие как я и такие как вы не могут быть счастливы. Мы выбрали деньги. Мы заигрались. Только варвары могут играть в жизнь.

— Но я не играл! — возопил Гомер, тщеславно возомнивший себя Одиссеем.

— Получается, что играл. Жорика ведь убил? Убил. Значит, играл.

— Но ведь он был сволочь. Взамен я хотел получить любовь и счастье. Разве это не благородные желания?

— Убьёшь сволочь — сам станешь сволочью. А любовь и счастье строятся не на крови.

— Откуда ты всё это знаешь? Ты угадываешь мои тайные мысли? Мне хочется пригласить тебя на мазурку.

— Откуда я знаю, что человек вовсе не так плох, как на себя наговаривает, но отнюдь не так хорош, как он себе воображает? — спросила «Лиза» (лиса, лиса!). — Я не могу позволить себе роскошь жить иллюзиями в надежде заколдовать и изменить реальность.

Она склонилась над теряющим сознание Г омером. Лицо её показалось до боли знакомым: это была сама омолодившаяся Пиковая дама, подмигивающая ему беспрерывно — так, словно лицо её перекосил нервный тик.

Раздался выстрел.

VII

Шутливый тон — не просто уместен, но даже наиболее адекватен для передачи исключительно серьезного философского содержания.

У ворот особняка стояли три кареты скорой помощи, то есть три белых микроавтобуса «Фольксваген», с разных сторон перечёркнутые кроваво–красными крестами.

— Заходите, пожалуйста, в дом, — настойчиво приглашал изрядно перепуганный охранник (он всё ждал условного знака от строгой хозяйки, но так и не дождался; а когда началась стрельба, он панически покинул пост и, благоразумно выждав несколько минут в подсобке, в соответствии с инструкцией позвонил в правоохранительные органы и вызвал «скорую»). — Там три трупа и один ещё живой. Какой–то мужчина.