Варвары против Рима

Для римлян существовало только два сорта людей: свободные граждане и рабы. Но такое деление основано на отношении к собственности. У германцев людей не продавали и не покупали, они просто имели обязанности. И это было для римлян так же непонятно, как, скажем, ношение штанов.

Хозяин не отличается от раба, и его также привлекут к суду, как и его раба. Оба пасут одни и те же стада и спят на одной и той же земле, и свободнорожденные разнятся лишь по возрасту и по их заслугам… Рабы не заняты, как у нас, определенными домашними обязанностями, предписанными им, но каждый умеет управлять домом и имеет собственное жилище. Хозяин требует от раба немного зерна, скота и одежды, как требовал бы от арендатора, и этим очерчена граница подневольности

[135].

Более того, подобный эгалитаризм нашел свое отражение в политических институтах германцев. Основой политической власти было народное собрание, на котором, согласно Тациту, мелкие вопросы обсуждались вождями, но важные решения принимались общим сбором. «И даже когда окончательное решение оставалось за народом, дело всегда тщательно обсуждалось вождями»[136].

Дальше он объясняет, что независимость и свобода людей делают трудной задачей заставить их собраться в назначенное время, поэтому собрание иногда не удается начать три дня. Однако когда оно начинается, всем руководят жрецы. Они призывают к молчанию, а затем начинает говорить король или вождь, но его слушают «больше потому, что он имеет влияние, чтобы убеждать, чем потому, что имеет власть, чтобы командовать». И совершенно очевидно, что на германском народном собрании не «виляют хвостом» и нет подхалимажа в римском стиле. Слушатели свободны открыто показывать, что они думают о речи своего лидера: «Если его суждения не нравятся, они с ропотом их отвергают. Если они по нраву, собравшиеся машут копьями»[137]

.

Именно эта свобода народа и жестко ограниченная власть вождей и создавали острый контраст между германским и римским обществом. Лучшие качества королей и вождей, проявляемые ими в бою, должны были быть примером, и только жрецы имели право прибегать к принуждению.

Короли не обладают неограниченной или судебной властью, а генералы являются не столько предводителями, сколько вдохновляют своим примером. Если они энергичны, если они на виду, если они сражаются впереди, они руководят, потому что ими восхищаются. Но делать выговор, заключать в тюрьму, даже пороть дозволено только жрецам, причем не в качестве наказания или по пожеланию генерала, а по воле бога, который, как они верят, воодушевляет воинов

[138].

ГЕРМАНСКАЯ БЕДНОСТЬ

Цезарь твердо стоял на том, что нельзя даже проводить параллели между жизнью германцев и галлов: «Не должно сравнивать земли галлов с землями германцев, и уровень жизни последних не сравним с уровнем жизни первых»[139]

. Конечно, у него были веские причины для четкого разделения галлов и германцев и для создания образа Рейна, как реальной полосы отчуждения (которой он не был). Этим он как бы оправдывал свое вторжение в Галлию. Очевидно, что галлы не представляли собой угрозы Риму, но Цезарь хотел, чтобы люди думали, будто германцы — совсем другие, дикие и опасные. И долг Рима защитить от них Галлию! «Эти дикие и жестокие люди оказались столь очарованы землями, усовершенствованиями и богатством галлов, что еще многие прибыли, так что теперь их стало в Галлии 120 000 человек»[140].

Не стремясь к приобретениям (что подтверждается и археологическими данными, и сведениями римских авторов), германцы были очень мобильны. Цезарь фактически высосал из пальца угрозу, от которой он собирался защитить Рим, «обороняя» Галлию.