Вас любит Президент

– Никто тебя не тронет, кретин. Если бы тебе доверили убрать какого-нибудь премьер-министра, и все бы ходили по колено в уликах – тогда другое дело. Просветлись, Марти. Парни наши не всегда дураки. У них бывают озарения. Счастливой тебе жизни, Марти.

– Это неблагородно, Лерой. Сам понимаешь. Отцепи меня.

– А я вообще не очень благородный человек.

– Я тебя сюда привез, я рисковал карьерой и репутацией…

– А мне насрать на твою карьеру и репутацию. Ты ждал, что я отравлюсь, и ты позволил бы мне это сделать. И ты был готов меня пристрелить, если я откажусь.

– Нет. Я бы не стал стрелять…

– Расскажи это своему начальству.

– Ты неблагодарная свинья.

– Вот это правильно. И заткнись, пожалуйста.

Лерой поморщился. Потом застонал. И, наконец, зарычал. Подхватив чемодан, он снова зарычал.

– Знаешь что, Марти? Грррр … Я бы мог тебе прямо сейчас свернуть шею. Почему нет? А? – он бросил чемодан и приблизился к Марти. – Я во всех списках значился. А Ладлоу – ни в одном. Я нашел его. Благодарность? Он меня выключил, а потом сломал мне ребра и переаранжировал некоторые черты лица. И где же ваша благодарность?

– Отпусти меня, – сказал Марти. – Сними наручники.

– Нет. Я хочу, чтобы тебя нашли именно здесь. Ради этого я сам им позвоню через час или два. И скажу, где искать.

– Ты этого не сделаешь.

– Уж поверь. Сделаю.

– Зачем?

– Ты мне давеча говорил, что все это время терпеть меня не мог. Марти, старик, я тоже тебя терпеть не могу. Ну, пока.

Он повернулся, а затем с разворота ударил Марти в скулу.

– Черт! – сказал Марти, захлопывая левый глаз.

– Купишь себе солнечные очки, – сказал Лерой.

Он взял чемодан и вышел. Захлопнулась дверь.

Глава двадцать четвертая. Правда о Лерое

– Слышу, как колеса в вашей голове поворачиваются, – сказал Президент. – Вы мне не отвечаете, командир.

– А что бы вы хотели услышать, сэр? Скоро приземлимся в Лос Анжелесе. Погода хорошая. Пляжи загрязнены. Мозги местного населения плавятся на солнышке…

– Я имею в виду заваруху с Ладлоу, – сказал Президент. – Человек, который его поймал. Какая-то темная история, имеет хождение в … В общем, просветите.

– Вы действительно хотите знать, господин Президент?

– Да. Расскажите. Он?…

– Наш ли он? Нет, сэр. – Командир допил виски и посмотрел на облака внизу. Странные формы. В какой-то момент ему показалось, что он видит человеческое лицо – какой-то портрет Рембрандта, что ли.

– Целых два дня мы думали, что он наш.

– И что вы сделали?

– Мы запаниковали.

– Да, – сказал Президент. – Поэтому все это и просочилось, наверняка. Языки из-за паники развязались.

– Нет, господин Президент. И вообще – утечки нет. Вся эта история слишком … неправдоподобна. Я вам скажу кое-что. Не возражаете, если я прибегну к аллегориям?

– Зачем? – спросил Президент.

– Потому что аллегории вам нравятся.

– Верно. Хорошо, говорите.

– Однажды жила на свете прекрасная и жестокая женщина.

– Я ее знаю? – спросил Президент.

– Нет. К тому же, вы женаты.

– Верно, – сказал Президент. – Продолжайте.

– Она жил в красивом старом городе, очень живом, полном обещаний даже после тысячи лет восстаний, угнетения, искусства, и среднеклассового туризма. Была она обычная девушка из влиятельной семьи. Неожиданно ее отец стал премьер-министром … Есть специальный ритуал…

– Да, – сказал Президент. – Я помню. Двигают рычажки, и машина пробивает дырки в прямоугольных картонках.

– Именно так, сэр.

Командир продолжил. Президент вдруг так заинтересовался, что перестал перебивать.

Жил-был также американец, сын разорившегося французского магната и американской оперной певицы родом с Юга.

– А, – сказал Президент.

– Дочери славной Конфедерации, – подтвердил командир.

Детство человека проходило то тут, то там, его возили из Америки во Францию и обратно. Двойное гражданство. Образование он получал в Штатах, но тренировали его французы.

– Как так? – спросил Президент. – Откуда это известно?

– Разница очень заметна. Мы до сих пор верим в так называемую презумпцию невиновности. Даже когда нас очень рассердили, и рассердившего следует убрать, мы продолжаем верить в эту самую презумпцию. Наш символ – оперативник, зачитывающий врагу его права и делающий паузу только для того, чтобы вогнать всю обойму гаду в голову, а затем продолжающий цитирование Миранды. Французы отличаются от нас тем, что в глазах их оперативников вы виновны уже потому, что вас увидели и вы дышите. Они не делают из этого тайны. Странно, но они при этом очень вежливы. Я сам видел, собственными глазами … французского агента … он ломал подозреваемого … превратил его в всхлипывающее алое месиво … Зазвонил телефон, агент взял трубку, и ему сообщили, что он ошибся. И тогда он обратился к подозреваемому и сказал – «Простите, мсье» и попросил меня позвонить в скорую.

– Хорошо. Продолжайте.