Вас пригласили

Но вот напасть: шумной толпой, незваной, непрошеной, налетели воспоминания о вчерашнем ненастном вечере, о разговорах у большого камина, о зазубренных замечаниях Шальмо. И немедля заегозила, закапризничала глина у меня под руками, станок закапризничал, взбрыкнул, и ошметок глины тяжкой болотной птицей слетел с осерчавшего круга и влажно шлепнул в стену мастерской.

Растерянно и искательно глянула я на Лидана, ожидая упрека или насмешки, но тот лишь улыбнулся хитро, встал с места и пересел на мою скамейку, позади меня. Плотное, ровное тепло пригрело мне спину, летняя влага его пропотевшей робы смешалась с моей. Лидан взял мои руки в свои, плавно качнул исполинской стопой нижний круг, и мы начали заново, вместе. Вдох, выдох, вдох, его сердце негромко и настойчиво стучит в мое, и с каждым ударом все дальше я от памятования, и засыпает ум, и исчезаю я. И Лидан уж дышит за нас обоих, и его ладони, обернутые глиной до запястий, сливаются с моими пальцами, я смотрю из-под его век и слышу пение станка – его ушами. И не нужно более ничего – лишь бежать взглядом за пыльным солнечным мазком на боку еще не явленного сосуда.

Мое-Лидана дыхание щекочет нам щеку, волосы сплелись и перепутались, плечи срослись. И вот уж, на грани сознания, сна и яви, за пределами слуха родилось тонкое высокое гудение. Словно далекий хор в гулкой храмовой зале пел, не прерываясь, не беря дыхания, одну протяжную молельную ноту. Вещество этого звука проникает мне в кровь, дребезжит по телу, нащупывает язык в колоколе груди: Лидан вторит этой ноте, на выдохе, поет ее, октавами ниже, и неутомимым шмелем кружит теперь небесный кхалль[32] в соединенном кувшине Лидана-меня, один на двоих. И все вокруг – стены, скамьи, половицы, балки, глина под нашими руками – трепещет, звенит, поет. И снова, как некогда в ватной тьме моего заточения, я лишилась одежд, и от пиона остался лишь запах, который, если не услышать, нельзя описать.

Кувшин был готов. Лидан перестал вращать круг, тот не спеша замер, а мы все так же молча сидели рядом. Я сомкнула веки. Таяло, удалялось пение, умолкали стены, и снова – вот она я, вот он Лидан, так близко, так горячо. И нет, опять нет никакого намерения, нет цели, нет дальше. Того, что есть, более чем достаточно. Может, стоит уже встать, расстаться, вернуться на землю? Меня уже много раз учили здесь: когда возникает этот вопрос, завершается сей миг и начинается потом, которого нет. Этот вопрос – убийца сего мига. Бежать его без толку – сам побег и рождает его. Как простуда – лечи не лечи, семь дней. Лучше совсем не хворать, вот и все. Но вот и ответ на тикков вопрос – в неподвижный вызолоченный воздух ввинчивается мучительно знакомый тембр:

– Медар Лидан, меда Ирма, мое почтение. Теперь понятно, отчего занятия ваши продвигаются столь успешно.

Я резко очнулась. В ярко озаренном проеме двери чернел силуэт, который я бы узнала даже безлунной ночью.

– Вы, что ли, в цели меня хотите упрекнуть, медар Шальмо? – Голос Лидана звякнул металлически, но видала я этот металл – Лидан с Шальмо хлебом не корми, дай поиграть в ссору, которой никогда при мне не случалось. Но все же я поспешила за ширму – переодеться и попытаться избежать новой порции острот.

– Меда Ирма – сама ловкость, между прочим. Только посмотрите, какая красота! – После Сугэна лишь Лидан умел лить такой бальзам на мои раны. Осторожно и бережно Лидан поддел наш новорожденный кувшин лопаткой и обмакнул его в солнечную патоку, лившуюся из окна.

– Да, должен признать, кувшин и впрямь хорош. Но меня не обманешь: я видел, что драгоценная меда лепила его не сама.

– Какая разница? Мы были одно.

– В самом деле? – Судя по голосу, Шальмо был крайне настроен поддержать игру в потасовку.

– Уж поверьте мне.

– Хм, в таком случае, вероятно, вам, меда Ирма, нужно и дальше учить язык гончарного круга, а вамейнский отставить.

Я поспешно выбралась из-за выгородки – проверить, шутит он или всерьез. Состроив обиженную гримасу, Шальмо покинул мастерскую. Я перепугалась и метнулась вслед за ним – уговорить не бросать наши занятия. Но Лидан поймал меня за руку и, подмигнув, на цыпочках прокрался к двери. Замерев на мгновение и подобравшись, он выскочил наружу:

– Сарт’амэ![33]

За дверью послышалась возня. Я выглянула во двор и увидела, как Лидан и Шальмо катаются по земле – оба решили сыграть до конца.

Мне прежде никогда не доводилось наблюдать драку благородных фионов, уж тем более – разнимать их. Я скакала заполошной крачкой вокруг катавшегося по песку четверорукого и четвероногого чудища, а оно сопело и взрыкивало, заглушая мой голос. Но вот исполинский зверь вздыбился, и сверху оказался Шальмо. Ворот рубахи раззявил драную пасть, в прорехе лоснилась взмыленная грудь. Щерясь и хрипя, Лидан яростно пытался стряхнуть с себя противника, но все без толку: каменные руки сдавили ему запястья, впечатали их в пылавшую слюдяными бликами шершавую перину. Шальмо, едва переводя дыхание, выкашлял: