Васек Трубачев и его товарищи (илл. Г. Фитингофа)

Опираясь на толстую, суковатую палку, во всякую погоду стоял он на крыльце, встречая и провожая школьников. На прозвище «Грозный» старик нисколько не обижался.

— Я для вашего брата и есть грозный, потому что безобразия в школе допускать не могу, — сурово говорил он.

Увидев перелезавшего через забор школьника, старик звонко стучал об асфальт палкой:

— Куда лезешь? Где тебе ходить приказано?

— Дорогу потерял! — кричал озорник.

— У меня живо найдешь! Носом калитку откроешь!

Школьник с хохотом скатывался с забора и осторожно проходил мимо сторожа:

— Здравствуйте, Иван Васильевич!

— То-то «здравствуйте»! Дурная твоя голова вихрастая! На плечах ходуном ходит, всякое соображение растеряла! — ворчал Грозный, закрывая за мальчиком дверь.

И вдруг лицо его расплывалось в улыбке, около губ собирались добрые морщинки, и он, похлопывая по плечу какого-нибудь отличника, говорил:

— Инженер! Одно удовольствие от твоего житья-бытья получается. Матери поклон от Ивана Васильевича передай!

Или, грозно сдвинув брови и выпятив грудь, приглашал группу школьников:

— Проходите! Проходите!

Школьники замедляли шаг.

— Артисты! Одно слово — артисты! На собраниях про вас высказываются. Вам в школу, как в театр, на своей машине выезжать надо, а вы пешочком, а?

— Да ладно… уже ругали нас, — подходя ближе, нерешительно мямлил кто-нибудь из ребят.

— Сам! Самолично присутствовал! — ударяя себя в грудь, торжествующе говорил Грозный. — Все собрание тебя обсуждало. А кто ты есть, ежели на тебя посмотреть? — Грозный прищуривался и, оглядев с ног до головы ученика, презрительно говорил: — Сучок! Голый сучок, ничего не значащий! А тобой люди занимаются, выдолбить человека из тебя хотят.

— Да чего вы еще! — пробираясь к двери, бормотали оробевшие школьники. — Не будем мы больше, обещали ведь…

— И не будешь! Ни в каком разе не будешь! Мне и обещаниев твоих не нужно. Я сам к тебе подход подберу.

— Вот леший! И зачем только его на собрания пускают! Ведь он потом прохода не дает, — возмущались злополучные ребята. — На всех собраниях сидит! Отвернет ладонью ухо и слушает, — смеялись они.

Но сегодня Грозный ворчал для виду. У него было то особое, праздничное настроение, которое не хочется омрачать ни себе, ни другим. Открыв Мите пионерскую комнату, он вышел на крыльцо.

На дворе лежали горы снега. С улицы шли и бежали школьники. Лыжные костюмы ярко выделялись на белизне снега, поднятые лыжи торчали вверх, как молодые сосенки. Грозный улыбался, ласково кивал головой, то и дело приподнимая свою мохнатую шапку.

— С праздником, Иван Васильевич!

— И вас также!

Крепкий морозец стягивал шнурочком брови, красил щеки ребят и белил ресницы.

— Стой, стой! Где же это ты мелом испачкался? И щеки клюквой вымазал, — шутил Грозный с каким-нибудь мальчуганом.

Васек Трубачев торопился — во дворе уже никого не было.

— Иван Васильевич, прошли наши ребята?

— Прошли, прошли! А ты что же эдаким мотоциклетом пролетаешь? И «здравствуйте» тебе сказать некогда. Васек поспешно сорвал с головы вязаную шапку:

— Здравствуйте!

— Ишь ты, Мухомор! — любовно сказал сторож. Васек был одним из его любимцев. Еще в первом классе Грозный прозвал его Мухомором за темно-рыжий оттенок волос и веснушки на носу.

— Прошли, прошли твои товарищи!

Васек, прыгая через три ступеньки и волоча за собой лыжи, помчался на второй этаж.

В пионерской комнате толпились ребята. Митя, поминутно откидывая со лба непослушную прядь льняных волос, оживленно объяснял:

— Все зависит от правильности хода…

— Трубачев! — крикнул Саша Булгаков. — Сюда! Сейчас строиться будем. Мое звено в полном порядке.

— У меня Малютина нет, — сказал Коля Одинцов.

— А Зорина где? — спросил Васек.

Лида Зорина, запыхавшись, вбежала в комнату. Она была в красном пушистом костюме, черные косички выбивались из-под шапки.

— Я здесь! Девочки все пришли!

— Звеньевая, а опаздываешь! — строго сказал Васек.

— Я не опаздываю, я за Нюрой Синицыной заходила, — оправдывалась Лида.

Школьники выстроились в две шеренги перед крыльцом. На перекличке не оказалось Севы Малютина.

— Ему нельзя, — сказал Саша, староста класса. — Он больной.

— Больной-притворной, — пошутил кто-то из ребят.

— У Малютина порок сердца, — строго сказал Митя. — Смеяться тут нечему… Ну, пошли! — крикнул он, взмахнув лыжной палкой. — За мной!

* * *

Грозный стоит на крыльце, прикрыв ладонью глаза. За воротами, на снежной улице, одна за другой исчезают синие, зеленые фигурки лыжников, красным флажком мелькает между ними Лида Зорина…

Скрип лыж, голоса и смех затихают…

— Ну вот, значит… — говорит Грозный, направляясь к своей каморке.

Но несколько пар крепких кулачков барабанят в дверь:

— Откройте! Откройте!

— А, первачки! Промерзли?… Ну, грейтесь, грейтесь! — ласково говорит сторож.

Закутанные в теплые платки, толстые и смешные, неуклюжие, как медвежата, размахивая лопатками, вваливаются первачки. За ними, смеясь, поднимается их учительница.

— Мы, Иван Васильевич, только погреться. А вы идите отдыхайте, — говорит она. — Мы во дворе будем.

Клубится снежная пыль. Красные от натуги малыши носят лопатками снег, лезут в сугробы.