Читаем «...Ваш дядя и друг Соломон» полностью

«Ну, как я ему не позволю. Он же член семьи. Побесится малый, да и успокоится».

«Шлойме не даст ему успокоиться».

«Соломон, у нас с тобой нет никаких возможностей в кибуце бороться с Шлойме, ибо таков он, кибуц. Жаль мне только парня».

Сидел Элимелех, поглядывал с омерзением на примус. Такого выражения на его лице я раньше никогда не видел. И вновь подумал о том, что душу моего друга разрывают сильнейшие страсти. Почему он всегда отступает, когда с ним воюют? Даже если речь о шалаше и примусе. Не раз говорил ему: «Борись за свое. Борющийся побеждает. Быть может, победа твоя не будет полной, но даже от половины или четверти победы что-то останется в твоих руках. Лучше горсть сухих стручков с рожкового дерева, заработанная в поте лица, чем цитрусовый сад, полный сочных гранатов, случайно свалившийся тебе на голову. Борись, Элимелех, борись!»

Но он моего совета не слушался, и бороться не хотел. Что ему мешало? Долговязое ли тело, которого он стеснялся и ощущал себя поэтому беззащитным? Все эти приступы ужасного настроения, сводившие его с ума, не вымещал ли он, как ни странно, в нежных звуках скрипки днем и ночью? Ослабление ли воли, возникающее от наблюдения за жизнью со стороны? Самой большой проблемой Элимелеха было то, что он никогда не занимался подведением итогов.

Он постоянно стремился к совершенству, к познанию нового и эта его страсть не имела ни границ, ни определенной цели. Не потому ли, что всю свою жизнь он гнался за своей «дополнительной душой», которая, по сути, обреталась в нем самом. Он не знал ее, своей души, ибо сильные страсти и снедающие желания скрывали ее. Да, Элимелех не хотел бороться за право жить в кибуце так, как ему хотелось. И поэтому он не оборонялся, когда нападали на него.

Так проходили ночи моего брата в шалаше Элимелеха. А днями он мастерски готовил печенку с различными приправами. Шлойме Гринблат эти ночные посиделки в шалаше Элимелеха приправлял тем, что он считал «мудрыми мыслями». Брат мой воспламенялся от этих мыслей и еды, приправленной гусиным жиром. Он вдохновенно готовил еду под речи Шлойме, а сидящие вокруг глотали мясо вместе со словами Шлойме, как истину Бога живого. А Элимелех тем временем охранял поля.

И тут случилась куриная история. Недели проходят, и нет ни овцы, ни коровы, ни теленка под нож резника. Нет, следовательно, и печенки. Мать Шлойме умерла в Польше, и посылки с гусиным жиром прекратились. Компания с небольшой охотой переваривала сухие речи о мировой пролетарской революции без жареного мяса. Начал мой брат выращивать кроликов. Полюбились они ему, и не хотел он их резать. Обратил он свои взоры к курятнику, который в те дни был новшеством, и к курам относились с большой святостью. Исчезла одна, за ней другая, третья. Янкалэ, ответственный за курятник, поднял крик. Побежала дурная молва по кибуцу, и все стрелы ее обратились на брата моего Иосефа.

Решили сделать засаду и попросили Элимелеха, специалиста в этом деле, ее организовать. Но он отказался. Я-то знал почему. Решил позвать брата и впрямую спросить его.

«Да пошли они со своей дурной молвой. Запахи из шалаша Элимелеха – от мяса кроликов, которое я варю».

«Но, знаешь ли, нет дыма без огня».

«Вот видишь, Соломон, и ты, оказывается, умеешь цитировать».

Он надсмехается надо мной, и щеки мои краснеют. Мои слова о цитатах вернулись ко мне бумерангом. Я понимал, что брат мой потерян для меня и весь – в руках Шлойме. Ведь это его стиль – обращать на тебя твои же слова. Тебе остается лишь обороняться. И ты внезапно ощущаешь себя демагогом, вынужденным пользоваться оружием Шлойме, от которого тебя просто воротит, и уже не он тебе противен, а ты – сам себе.

И тут мне предложили в правлении возглавить тайную комиссию по выявлению воровства в кибуце и, естественно, в первую очередь, по воровству кур. Я подозревал в этом брата и ни за что не хотел за ним следить. Но все же согласился войти в комиссию, думая про себя: может, и вправду речь о кроликах, а не о курах. А если в этом замешан брат, пусть его выведут на чистую воду: может быть, так он прозреет и оторвется от Шлойме.

На вторую ночь слежки поймали мы Иосефа на месте преступления. Янкалэ и я спрятались за стогом сена. Стояло полнолуние. Лисы бегали в зарослях, жадно принюхиваясь к запертому курятнику. Шакалы шныряли поблизости в поле, и словно по следам шакала возник брат мой Иосеф. Заскрипела дверь курятника, и Янкалэ выпрыгнул из-за стога сена с таким криком, будто резать собирались его, а не какую-то несчастную курицу. Он помчался за вором, а я остался за стогом. Я был потрясен и оскорблен: мой брат оказался вором. Крики Янкалэ усилились, и тогда я вышел из-за стога:

«Дело это будет обсуждаться на ближайшем собрании».

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже