«...Ваш дядя и друг Соломон»

Приехал в Иерусалим под утро. Был весь в поту, изнывал от усталости, упал в постель. Не пил, не снял одежду, мгновенно заснул. Когда у меня отвратительное настроение, я испытываю усталость, и сплю, сплю, сплю. Проснулся к вечеру, когда дом уже начал погружаться в сумерки. Открыл глаза с мыслью об Адас. Искупался. Вода была холодной до дрожи. Я стоял под ее струями и думал об Адас. Хотел пить и есть и сказал про себя: «Мойшеле, выйди на люди, вкусить дело, называемое – «давай-ка повеселимся!»»

Облачился в чистую одежду и вышел на улицы Иерусалима. Это уже не был город моего детства. Стал шумной столицей, мигает мне светофорами, ослепляет световыми рекламами. В таком виде он мне кажется чуждым, предающим все мои воспоминания. Настроение мое, и так не очень бодрое, опустилось еще на несколько градусов. Гуляю по улице Яффо, дохожу до Сионской площади и угла улицы Бен-Иегуда. Улица эта прорастает посреди города, словно гора. Жду я зеленого глазка светофора, чтобы пересечь улицу и думаю: «Вот она перед тобою – гора удовольствий. Растворись в ней».

Масса народа на улицах, и я – среди них. Каждый раз натыкаюсь на кого-то. Что поделаешь, ставить мои длинные ноги на улице Бен-Иегуда все равно, что идти по канату. Каждый раз наступаю кому-то на ноги и прошу прощения. Как будто я вышел на улицы Иерусалима только для того, чтобы просить у всех прощения. Наконец-то я вхожу в ресторан с разными отделениями. Бедные сидят вокруг большого стола, едят и уходят. Но есть и большой зал, – столики, чистые скатерти, сверкающие стаканы, официанты в темных брюках и белых рубахах, кресла и горящие свечи. Короче, прекрасное место для солдата, который приехал из отвратительной пустыни в отвратительном настроении. И я говорю себе: «Мойшеле, буфет, быть может, тебе по карману, но не по твоему настроению. По нему ты должен сидеть среди важных персон, у столика. Какова бы ни была цена, не скаредничай»!

Свеча горит на столе. Отец зажигал свечи в канун субботы. Он не придерживался заповедей, но свечи в канун субботы зажигал всегда, при этом гасил свет и объяснял мне: «Понимаешь, Мойшеле, свет различается в темноте».

Мы ели субботнюю трапезу, которая была у отца особенно вкусна. Свечи горят, и глаза отца прикованы к их пламени. Отец погружался в свой мир и молчал. И у меня нет выбора: тоже погружаюсь в свой мир и молчу. Обычно он начинал говорить, чтобы заключить наше молчание: «Погляди, малыш, сколько огромных светил заключено в этом пламени малых свечей».

В ресторане пылают огромные сверкающие хрустальные люстры, и свеча на моем столе – лишь малая толика этого света. Она не нужна мне для того, чтобы отправлять в рот куски прожаренного мяса. У меня отвратительное настроение и не с кем даже перебросится парой слов. И я слышу слова незнакомки из пустыни: «Слишком жалеешь себя. Ты что, сам себя веселить не умеешь?» И я начинаю, как бы сам себя поддерживая: «Мойшеле, что с тобой? Мясо невкусное? Даже очень вкусное. Люстры уродливы? Женщины некрасивы? Вся эта праздничность не для тебя? Да нет же, все это для тебя. И удовольствия вовсе не убегают от тебя. Стоит лишь пошевелить пальцем, мигнуть глазом, и ты получишь все то, что хочешь получить. Так что же ты хочешь? Я хочу Адас, и не буду человеком, если ее не добьюсь».

Расплатился и снова пошел гулять по улицам Иерусалима.

На улице Яффо встретил нищего Фишку, который имел обыкновение бегать за нами с отцом по рынку Маханэ-Иегуда и кричать отцу: «Каменный человек!» Фишка прислонился спиной к светящемуся окну обувного магазина. Седая растрепанная шевелюра стоит дыбом на его голове, и белая дикая борода топорщится на его почти исчезающем в этих волосах лице. Только глаза без ресниц соревнуются по дикости с бородой. До того он стар, что весь как бы съежился в этой старости. Весь в лохмотьях, стоит в раме сверкающего окна.

И я вдруг испытываю радость. Наконец-то встретил старого знакомого. Город изменился, а вот Фишка вечен и неизменяем. Протягивает руку прохожим и бормочет какие-то обрывки библейских стихов, сам не понимая их смысла. Даю ему милостыню и не отхожу. Хочу, чтобы он меня узнал. Но он смотрит на меня равнодушным взглядом, как будто я вообще не существую на этой улице. Он забыл меня. Я уже не ребенок. Я человек женатый. Я решаю вернуться домой, лечь в постель и уснуть. Завтра надо возвращаться в форт. Среди грома пушек все проблемы мельчают.