Ваш ход, миссис Норидж

Моя дорогая Эмма!

Вопреки твоим настойчивым призывам покинуть «Золотые клены», я все еще здесь. Тому есть две причины.

Первая, о которой я тебе писала в прошлый раз, – это настроение Генриетты. Я заговорила с ней об отъезде и была поражена ее реакцией: она зарыдала безутешно, как дитя. Святые небеса! И это женщина, которая ни разу за все годы нашего знакомства не уронила и слезинки!

Мне начинает казаться, будто ее терзает неведомый страх. Чего боится моя Генриетта? Она вздрагивает, когда хлопает дверь или створка окна. Упавшая книга едва не довела ее до истерики. Она избегает священника! Собственно говоря, она избегает всех. Нынче утром нам нанесли визит две пожилые дамы, очень милые на вид и хорошо одетые, однако Коллидж довольно грубо сообщила им, что хозяйка захворала и просит ее не беспокоить. Они удалились, высоко подняв головы. Я наблюдала за этой сценой из окна гостиной, спрятавшись за шторой.

Кроме них, были и еще посетители. Никому из них не удалось проникнуть в нашу крепость.

Генриетта, когда я заговорила с ней о гостях, лишь покачала головой. «Я не в силах, Пруденс, – сказала она сквозь слезы. – Их соболезнования фальшивы; они напоминают мне, что Персиваля больше нет со мной. Как будто к ране, только начавшей заживать, вновь прижимают острие ножа».

Я и сама с трудом сдержала слезы, услышав это.

Вторая причина, по которой я не могу уехать, – мое собственное состояние. Должна сказать, буквально с первых дней жизни здесь мое самочувствие ухудшилось. Меня стали мучить мигрени. Я чувствую, что мысли путаются.

А вчера произошло кое-что странное. Я вышла вечером из своей комнаты и поняла, что не могу вдохнуть. Казалось, стены давят на меня; запах лилий из нежно-сладкого сделался удушливым. Я вдруг увидела себя лежащей в могильной яме, а сверху на меня сыпались лилии: тяжелые, точно камни, они погребли меня под собой. Я очнулась на полу. Без сознания я пробыла недолго, но охватившая меня слабость длилась весь следующий день. Я едва добралась до кровати и впала в забытье.

Характер моего недуга недвусмысленно указывает, что причина в отвратительной стряпне кухарки. На днях я случайно заметила, какое мясо она принесла с рынка. Пришлось за обедом налегать на тыквенное пюре.

Ты спрашиваешь, как мы проводим дни? Занятий у нас немного. Когда я не лежу в постели, мы гуляем. Генриетта – твой верный последователь в том, что касается пеших прогулок. Она готова часами бродить по саду и кленовым аллеям. Должна сказать, это довольно скучно и однообразно, хотя клены в своем ярком убранстве прекрасны, а опадающий осенний сад элегичен и навевает меланхолию (ты знаешь, я всегда была к ней склонна). Я предлагала моей подруге расширить географию наших прогулок. Вокруг города живописные поля и перелески… Увы, она не желает и слышать об этом. Словно невидимая цепь держит ее прикованной к особняку и не дает отходить дальше, чем на полмили. Единственным исключением стало посещение церкви, но я описывала тебе, чем все закончилось.

Больше всего меня огорчает не моя болезнь, а отсутствие улучшений в состоянии Генриетты. Несмотря на мои усилия, ей определенно становится все хуже. На прогулках она теперь почти всегда молчит. Мы часами бродим по саду; видит бог, от собаки было бы больше проку, чем от меня! Я пыталась развлекать ее беседой. Генриетта жалобно взглядывает на меня, но ответа от нее не дождешься.

Она изо всех сил старается сделать мою жизнь приятнее. Вчера заставила меня принять в подарок свои духи – прелестный хрустальный флакон с золотой пробкой, стоивший, должно быть, целое состояние. Лимон и вербена. Их аромат – словно громкий немолчный голос, утомляющий меня. Однако он перебил сладость лилий, и я чувствую облегчение.

Надолго ли?

Я так устала, Эмма.

Пруденс