…Ваш маньяк, Томас Квик

Сам Йоран Ламберц категорически отрицал, что учитывал чьи-либо посторонние интересы. Я сам относился к тем, кто недоумевал по этому поводу, и теперь мне выпала возможность лично задать канцлеру вопрос, что же он успел изучить, прежде чем принять столь поспешное решение.

— Я прочел только решения судов, — признается он. — Я прочел их два раза, второй раз — с красным карандашом в руке.

В остальном канцлер положился на своих помощников, которые ознакомились с материалами, — по крайней мере частично. Во время своего визита я встречаю одного из этих помощников, на которых так полагался Ламберц. Судя по виду, он только что окончил университет и наверняка счел «дело», представленное Пелле Свенссоном, совершенно скучным. Когда мы сталкиваемся с молодым человеком у кофейного автомата, Йоран Ламберц весело окликает его:

— У вас обоих есть один общий интерес!

Мы пожимаем друг другу руки, и молодой юрист холодно произносит:

— Да, но мы придерживаемся разных точек зрения.

— Именно, — соглашаюсь я. — Давайте вернемся к этому разговору спустя несколько лет — тогда и посмотрим.

Мне становится немного жаль его. Максимум пять рабочих дней было у него, чтобы составить представление об этих исключительно объемистых и запутанных материалах. Его куда более опытный коллега Томас Ульссон потратил несколько месяцев труда на то, чтобы просмотреть только одно из многочисленных дел. Но проблема заключалось в том, что именно этот юный розовощекий юрист снабдил Ламберца основаниями, легшими в основу его, без сомнений, самого фатального решения на посту канцлера юстиции.

Решение Ламберца забило последний гвоздь в крышку гроба, погасило луч надежды для Пелле Свенссона, Асплундов и многих других, кто верил: Ламберц наконец-то разберется в этом правовом скандале. С другой стороны, это стало козырем стороны обвинения во всех дебатах: вопрос был рассмотрен и одобрен самой высокой инстанцией. Сам я раз за разом наталкивался на этот аргумент: когда-то его выложил мне Губб Ян Стигссон в ходе нашей давней встречи в Фалуне, а в последний раз — Клаэс Боргстрём во время интервью в своем офисе.

Поэтому меня поражает, как легко Йоран Ламберц относится к вопросу, когда мы обсуждаем суть дела. Я рассказываю о своих находках, начинаю с первого приговора и объясняю, как я пришел к тому, что в деле нет никаких доказательств. Я показываю, что, напротив, существует множество фактов, доказывающих, что Квик не имел никакого отношения к исчезновению Чарльза Зельмановица, и демонстрирующих, как повел себя прокурор, чтобы обойти эту проблему.

Ламберц с интересом слушает, и встреча продолжается в духе открытости. Я рассказываю о том, что Стюре взял назад свои признания, и проговариваю одно дело за другим. Постепенно наступает время обеда, мне пора уходить. И тут Ламберц объясняет мне примерно следующее: все, что я рассказал, очень интересно, но никакого значения не имеет. Ибо главная загадка остается: как Квик смог рассказать о Трине и Грю? Как мог провести полицейских прямо до места находок?

Я вынужден признаться, что с этими делами я знаком хуже всего и потому не могу с ходу дать ответ.

С этой встречи я выхожу с чувством глубокого разочарования. Мне всегда нравился Йоран Ламберц, я считал его человеком чести. То, что я рассказал, должно было вызвать хоть какое-то раскаяние, но я его не наблюдаю.

В этот момент, когда я иду по улице, удаляясь от офиса канцлера юстиции, в сознании моем четко формулируются две мысли: во-первых, те силы, которые защищают непогрешимость правоохранительной системы, гораздо непоколебимее, чем я до сих пор считал; во-вторых, история с Квиком будет продолжаться до тех пор, пока в ней не исчезнет последний знак вопроса, а это означает, что моя работа далеко еще не закончена.

Документальные фильмы на шведском телевидении

Мои два первых фильма о Томасе Квике вышли в эфир на шведском телевидении в программе «Документ» 14 и 21 сентября 2008 года.

Что же за историю я рассказывал?

Примерно такую: судебно-психиатрическая клиника пичкала лекарствами пациента, помещенного на принудительное лечение, превратив его в наркомана. Затем его подвергли интенсивной психотерапии, которая вкупе со всеми прочими обстоятельствами и свободным доступом к наркотическим препаратам подвела пациента к тому, чтобы сознаться в тридцати убийствах.

Несмотря на то что пациента неоднократно ловили на лжи, прокурору, следователям, врачам, психотерапевтам и экспертам разного пошиба удалось довести восемь из его признаний до суда. По единогласному решению шести судов первой инстанции пациент признан виновным во всех случаях.

В моей передаче пациент взял назад все свои признания в убийствах и заявил, что никогда в жизни не убил ни одного человека.