…Ваш маньяк, Томас Квик

Во-вторых, один и тот же прокурор возглавлял предварительное следствие по всем делам, и допрашивал Квика всегда только один следователь. После первого решения суда следователям стало почти невозможно сомневаться в словах Квика — и ситуация лишь усугублялась с каждым новым приговором. По мнению Ульссона, следователи стали «заложниками заключенного».

В-третьих, состязательность процесса означает, что процесс является битвой между прокурором и защитой. Поскольку адвокат Клаэс Боргстрём не ставил под сомнение доказательства виновности Квика, вся система дала сбой.

После двух продолжительных интересных бесед с Яном Ульссоном я прочел дебатные статьи, написанные им в разные годы. Статья в «Дагенс Нюхетер» в разделе «Дебаты» от 3 октября 2002 года заканчивается такими словами:

«Томас Квик утверждает, будто он убил всех этих людей. Обращаюсь к нему с призывом: заткни рот всем тем, кто сомневается и вселяет сомнения в окружающих. Посрами меня за то, что я дерзнул поставить под вопрос правдивость твоих слов. Все, что для этого нужно, — представить одно явное доказательство. Какую-либо часть тела, которые, по твоим словам, ты сохранял на память, какой-либо предмет, украденный тобой у жертвы. В ожидании этого я призываю прокурора поднять вопрос о пересмотре дела».

Я сам подумывал о том, чтобы предложить себя в качестве инструмента, при помощи которого Стюре Бергваль мог бы заткнуть рот Яну Ульссону, Яну Гийу, Лейфу Г. В. Перссону, Нильсу Виклунду и прочим, утверждавшим, что он все придумал. Если у Квика и вправду имелись «тайники» с припрятанными частями тел, он мог спокойно рассказать о них мне, не выдавая их полиции, что, как утверждалось, являлось психологическим барьером и не позволяло ему сообщить о местоположении трупов. Я намеревался предложить свои услуги в том, чтобы принести какой-либо предмет из его тайников, отдать его на анализ, — и все вопросы были бы сняты.

Я сидел, погруженный в эти наивные рассуждения, и тут ход моих мыслей прервал телефонный звонок. Посмотрев на дисплей, я понял, что настало время третьего разговора с Ульссоном.

— Привет, это Янне. Ян Ульссон. Я хотел сказать тебе одну вещь, которая пришла мне в голову. Своего рода совет.

— С удовольствием приму его, — сказал я.

— Ты сейчас читаешь все протоколы допросов Квика. Подумай вот о чем: случалось ли ему хоть раз сообщить какие-либо сведения, ранее неизвестные полиции? Мне кажется, ты должен обратить на это внимание.

Я поблагодарил за совет и пообещал ему следовать. Совет был очень хорош.

В тот вечер я размышлял над теми деталями, о которых Квик рассказал на допросе и которые, по утверждению полицейских, не были им ранее известны: шрам от экземы на сгибе локтя у Терезы Йоханнесен, указание на место сожжения, где были обнаружены останки ребенка, расположение ударов ножом в палатке возле Аккаяуре, уточнение дороги к тому месту, где было найдено тело Грю Сторвик, все детали убийства Томаса Блумгрена в 1964 году. И так далее…

Если «скептики» знали, каким образом Квику стали известны все эти подробности, то мне они, во всяком случае, этого не объяснили.

Отшельник

Когда санитары оставили нас вдвоем в комнате для свиданий, Стюре Бергваль поставил на стол две чашки и термос с кофе. Я выудил из кармана парочку помятых булочек из кондитерской в Сэтере. Некоторое время мы беседовали о пустяках — о моей поездке на машине из Гётеборга, о наступлении весны и прочих банальностях.

Мы поговорили о том, что Бергваль сидит в закрытом учреждении еще с тех пор, как премьер-министром Швеции был Ингвар Карлссон, а Михаил Горбачев управлял Советским Союзом! Стюре попал в Сэтер до того, как был создан первый сайт в Интернете.

— Я ни разу не разговаривал по мобильному телефону, — сказал Стюре, который из телепередач знал о том, что все теперь ходят с трубкой у уха.

— Как можно пережить такую долгую изоляцию? — спросил я. — Как ты проводишь время?

Рассказ потек легко, как река, словно Стюре давно ждал повода поведать об этом.

— Мой день начинается ровно в пять двадцать девять. Обычно я просыпаюсь сам, но все равно ставлю будильник. Потом я слушаю по радио программу «Эхо» и в пять тридцать три встаю. После выполнения утренних процедур в пять пятьдесят четыре я спускаюсь в столовую, чтобы взять кофе и кефир. Я так точен — санитары говорят, что по мне можно сверять часы!

Он откусил кусок булочки и запил его глотком кофе.

— Ровно в шесть ноль пять я звоню в звонок, чтобы меня выпустили. Ровно в шесть ноль пять! Это единственный способ выжить в такой обстановке, — пояснил он. — Я должен четко следовать своему графику. Придерживаться его всегда и во всем.

Я понимающе кивнул.

— Сегодня — две тысячи триста шестьдесят седьмой день подряд, когда я выхожу на прогулку в прогулочный дворик.

Стюре выжидательно посмотрел на меня.

— Две тысячи триста шестьдесят семь дней, — потрясенно повторил я.