Ваш номер — тринадцатый

— Знаешь, Славик, банька эта чуть совсем меня не угробила! До сих пор бросает то в жар, то в холод…

— Это хорошо! — улыбнулся Славик. — Температурные контрасты — самая польза для организма!

Но Зорин уже не слышал этих слов. Он провалился в тяжкий, как похмелье, сон. И сразу же в сновидение забрел тихий старикашка Пифагор Пафнутьевич. На нем красовались высокая, с загнутым концом шапка тирольского гнома, хромовые сапоги и гимнастерка с нашивками энкавэдэшника.

Пиф-Паф уселся за казенный, покрытый зеленым сукном, стол, включил настольную лампу и направил ее в глаза Зорину. Ласково улыбнулся и голубиным голосочком поведал:

— Я вам, гражданин редактор, щейчаш рашшкажу шкажочку про любовь к трем апельщинам. А потом ваш рашштреляю. Как шпиена и шаботажника. Вот только приговорчик надлежаще оформлю, шишки-коврижки!

И заскрипел пером, прилежно склонив голову набок.

* * *

Зорин вальяжно развалился в редакторском кресле и со скукой втолковывал редактору отдела новостей:

— Стефан Ардальонович, вы же сами — король репортажа! Вам ли объяснять, что репортер — это не специальность, это — диагноз! Этим надо жить, болеть, дышать. А ваша Артемьева — лентяйка. Да к тому же безграмотная! Почему я должен ей втолковывать, что «играть значение» — это не по-русски?

Стефан Ардальонович Погудин вписал свое имя в анналы родной редакции лет этак двадцать назад, еще будучи начинающим репортером. Всеобщую известность он снискал тем, что невинную заметку про детский кукольный спектакль озаглавил таким вот чудным образом: «Добрый Лев и бал бабочек». Под этим названием заметка и вышла в свет. А после начался дикий скандал. Телефон в редакторской приемной раскалился от возмущенных звонков пенсионеров и другой читательской общественности. Общественность требовала не допустить, чтобы печатный орган областного комитета родной коммунистической партии был превращен в пресловутые Содом и Гоморру. А дело в том, что безобидный, вроде бы, заголовок становился невозможно возмутительным и крайне неприличным, стоило только произнести его вслух.

Надо ли говорить, что с той поры и поныне бедного Стефана вся редакция называла не иначе, как Добрым Львом?

И вот сейчас Добрый Лев покаянно выслушивал очередное «му-му» из уст Главного. Но поскольку он и впрямь был добрым, то не хотел увольнять бездарную журналистку Артемьеву. А потому вздохнул ненатурально и задал риторический вопрос:

— Что же мне теперь, расстрелять ее, поссыкуху маринованную?

(В вербальном общении, да и в манерах Добрый Лев отличался крайней отвязанностью стиля. Этим он смахивал на пионера, вступающего в тернистую пору полового созревания.)

— Ага! — кровожадно обрадовался Зорин. — Повесьте ее! На верхнем фор-брамселе!

— На чем верхнем? — растерялся Ардальоныч, не ожидавший от босса такого людоедства.

Но выбор места для казни полуграмотной борзописицы пришлось отложить: в кабинет заглянула секретарша Венера. Она выжидающе замерла на пороге, переминаясь на тощих, рахитичных ножках.

Зорин в очередной раз подивился: «И как это костлявое недоразумение таскает столь могучую грудь? Еще переломится — под этаким-то грузом!» Дальше пытливая редакторская мысль устремилась по новому направлению: «Неужели у такой вот каракатицы тоже есть мужик, и он ее, малахольную, трахает?» Зорин представил свою худосочную секретаршу, выделывающую в постели пылкие антраша, и аж скривился от гадливости. Но тут же опомнился, бросил деловито:

— Да, Венера? Что у вас?

— Денис Викторович, вам звонят из Амстердама! Говорят — согласно предварительной договоренности с вами.

— Ну, раз говорят и согласно закону Авогадро… — пробурчал Зорин. И, сняв трубку, энергично отозвался:

— Yes! I'm Zorin![10]

Вопреки ожиданиям, с того конца зажурчала русская (хотя и диковато выстроенная) речь:

— Здравствуйте, уважаемый господин Зорин! Я есть переводчик доктора Ван-Гуттена. Он сейчас есть вместе со мной и делает вам уважаемый привет.

— Благодарю. И доктору… Ван-Боттену мое глубокое почтение!

— Доктор Ван-Гуттен делает вам вопрос — на каком этапе есть реализация предложения, которое доктор Ван-Гуттен вам был иметь честь сделать?

Тут Зорин почувствовал себя затруднительно. Ибо никакого доктора Ван-Боттена, равно как и доктора Ван-Гуттена, не помнил, хоть убей. И по этой самой причине на просьбу сообщить об «этапе реализации» (вот же, чмошник, излагает!) ответил:

— Прошу прощения, но в данный момент на меня навалилось сразу столько проблем! Не могли бы вы напомнить о сути предложения, сделанного доктором Ван-Бриттеном?

На том конце минуты три шло оживленное обсуждение, после чего в трубке снова прорезался невозмутимый голос переводчика:

— Доктор Ван-Гуттен делал встречу с вами в симпозиуме на Куала-Лумпуре. Доктор Ван-Гуттен сделал предложение иметь честь сделать доклад применительно к вашей уважаемой Академии наук и доложить об открытии, которое он был иметь честь сделать.

— Так! — помрачнел Зорин. — Имею я честь узнать, в чем состоит суть открытия, которое он имел честь сделать?