Ваша карта бита

Артемия дома не оказалось. Благословляя это обстоятельство, вспомнив пословицу «что бог ни делает — все к лучшему», я оставила машину у забора его двора и налегке поспешила к магазину, потому что чувствовала сейчас самый настоящий голод, когда ломоть ржаного хлеба, политый подсолнечным маслом и слегка присоленный, представляется деликатесом. Особенно, если его мелконарезанным чесночком посыпать.

В этих краях я была не впервые, и выйти по неровным улочкам с покосившимся штакетником и обветшалыми деревянными домишками за ними к магазину — с виду такому же облезлому, было не трудно.

Заниматься стряпней, хоть и является это для меня одной из жизненных радостей, времени не было. А если и было, то следовало употребить его на отдых, пусть даже самый короткий. Исходя из этого я и выбирала продукты.

Дома Артемия по-прежнему не было. Ну да я считаюсь здесь своим человеком. Настолько своим, что знаю, где, под какой доской лежат запасные ключи и как открывается хитрый, переделанный Артюхой на свой, секретный лад, замок на входной двери.

Я всегда поражалась чистоте и порядку, царящими в бедном, но зато многокомнатном жилье бывшего капитана разведки с богатым опытом загранработы, бывшего казанского бомжа, одноногого калеки Артемия Витальевича Базанова. Все всегда у него на своих местах.

Разувшись, я прошла в кухню и, оставив сумку с продуктами на столе, отправилась в обход комнат, надеясь найти что-нибудь, способное подсказать, когда вернется хозяин. Где он сейчас, я знала. Оставив меня, Суров должен был связаться с Артемием и вызвать его на экстренную встречу. Не скажу про деньги, но затребованной мною пластиковой взрывчатки и детонаторов у Базана вполне могло и не быть. Суров же сюда сам никогда не приедет. Зачем ему светиться перед соседями?

На подоконнике, возле телефона, хорошо заметный с любого места в комнате, лежал придавленный фаянсовой кружкой с отбитой ручкой лист бумаги.

«Пошел подзарядиться от грозовых разрядов. Скоро буду. Пишу для тебя, большая черная кошка папаши Редьярда. Займись пока чем-нибудь приятным».

Я улыбалась, держа в руках это послание, написанное на листе, вырванном из ученической, в клеточку, тетрадки. Старина Базан! Конспирация с доброй усмешкой вполне в его духе. Нет чтобы написать просто: «Юля, я у Сурова, скоро вернусь». Каким посторонним может попасться на глаза этот текст здесь, в его халупе? Нет, без прозрачных намеков на Грома и Багиру бывшему капитану разведки писать было бы неинтересно.

Довольная запиской, я вернулась на кухню — распаковывать полуфабрикаты, варить, разогревать, резать и кипятить. И все из расчета на двух по-настоящему проголодавшихся человек. Пельмени, колбаса, хлеб, лук, масло, майонез… Сахар и чай у Артюхи есть всегда. Очень хотелось мне закончить приготовление обеда до возвращения хозяина.

Управилась я вовремя. Услышав мягкий удар затворившейся входной двери, свалила пельмени в кастрюлю с кипящим бульоном, помешала и занялась раскладыванием по тарелкам всего, что удалось сотворить из продуктов, которые были в моем распоряжении.

Доносившиеся из прихожей междометия и восклицания выражали восхищение. Звуки, естественные для вошедшего в дом здорового голодного мужчины.

— Ю-улька! — промычал Артемий, появляясь в дверях кухни. — Ю-уленька, куда я попал, е-мое!

— В райские кущи! — ответила я без ложной скромности.

— Воистину! — с готовностью подхватил он. — Мусульманский рай. Много вкусной еды, напитки и прекрасные женщины. Пери!

Он сиял всем своим добродушным красным лицом, и седые вьющиеся патлы над ним стояли дыбом.

— Мой руки и садись к столу! — скомандовала я.

— Ага! — воскликнул он возмущенно, глухо стукнув костылями об пол. — Мыть? Что ты! Не раздеваясь, даже не оббив с подошв дорожную грязь, я брошусь к очагу, зароюсь ликом в горячую снедь и буду грызть, жевать и чавкать, урча от удовольствия, как дикий зверь. И горе тому, кто осмелится прервать мою трапезу!

Базан, во исполнение угрозы, двинулся было к столу и плите, но я посмела-таки остановить его и жестом и словом:

— Ты, троглодит! Не вздумай соваться в кастрюлю с кипятком, особенно ликом. Уши пельменями станут.

Артюха мотался на костылях по кухне, задевая меня почти при каждом шаге, осмотрел все с радостным удивлением и, шумно втянув воздух, остановился на прежнем месте — в дверях.

— Нет слов, Юльк, — оценил он мои старания без словоблудия. — Когда есть сядем?

Разве после таких слов повернется язык сказать, что я голодна больше него?

Пельмени были готовы, без экономии и мыслей о вреде переедания разложены в глубокие тарелки, залиты бульоном и приправлены жареным луком и майонезом. В кастрюле осталось еще изрядное их количество.

— Жаль, у тебя собаки нет, — сказала я, любуясь Артемием, который, полуприкрыв глаза, с наслаждением водил носом над тарелкой со вздымающимся над ней паром. — Это хранению не подлежит, — помешала поварешкой в кастрюле. — Придется выбрасывать.