Ваша карта бита

Том хозяйским соглядатаем вертелся под ногами и один раз коротко взвыл дурным голосом, когда я в спешке чуть не отдавила ему лапу. Требуя тишины, я зашипела на него, но он не обиделся — проводил меня до самого окна и выглядывал из него, пока я не завернула за угол.

Как удачно расположена кухня в этом доме — со стороны будущего сада. Хороша бы я была, лазая по форточкам на виду девятиэтажки, смотрящей на белый свет тысячью окон.

Оказалось, что я не только не заперла машину, отправляясь с визитами, но и забыла выключить приемник. Он по-прежнему был настроен на волну микрофона-передатчика в скопцовско-бонзовском телефоне и передавал какие-то шорохи загадочного происхождения. Я навострила уши, напрягла внимание и даже встревожилась, озадаченная, но когда услышала разочарованное мяуканье, рассмеялась — голодный Том бродил по своим владениям и страдал от несбывшихся и на этот раз надежд на кормежку.

Бонза прошагал к калитке все такой же сосредоточенный на самом себе, держа за уголки три пакета молока, и я пожелала Тому удачного завтрака.

Шорохи, приглушенное бормотание и кошачье мяуканье, доносившиеся из приемника, вскоре стихли, завершившись звуком наливавшейся в сосуд жидкости. В одном из окон дома можно было различить какое-то движение, и я вынула из футляра монокуляр, который Базан так настойчиво уговаривал меня взять.

Бонза сидел в кресле, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Мимо его лица плыл дымок от сигареты. Подумалось, что следует позвонить ему, попросить включить телевизор. Очень хотелось видеть его реакцию на вторую копию фильма, восставшего, как Феникс из пепла. Я призадумалась — каким голосом оформить звонок — Павла Ивановича, Роминой или своим собственным.

Голос Тамары модулятор «взял» хорошо. Запись, которую Степанов не без колебаний предоставил для этого, была качественной во всех отношениях. На ней Ромина поздравляла патрона с каким-то праздником, в его честь читала стихи собственного сочинения и даже пела, аккомпанируя себе на гитаре. Модулятор «взял» ее голос, а я запомнила несколько типичных речевых оборотов, употреблять которые следовало для вящей убедительности.

В неподвижности Бонза пребывал недолго. Поднял голову и вытаращил глаза. Отбросил сигарету и разинул рот. Увеличение монокуляра было мощным, и я хорошо видела его лицо. Изумление и страх застыли на нем, сделали уродливым.

Телевизор стоял в стороне и не был мне виден, но в том, что он включен, сомневаться не приходилось. Ужас или восторг зрителей в таком случае для автора имеют равноценное значение. Досыта налюбоваться произведенным эффектом время не позволяло — надо было срочно начинать «ковать железо».

Прилепив к микрофону мобильника приборчик, через который мой голос прозвучит — тьфу, чтобы не сглазить! — голосом Тамары, я набрала номер. Ивлев ответил. Имени я ему называть не стала, он и так понял и с криком: «Это невозможно!» — бросил трубку. Сила его эмоций меня удивила. Его делами можно заниматься только здравомыслящему человеку. Хотя… С похмелья возможны и не такие кошмары.

В динамиках что-то грохнуло и зазвенело, будто на пол высыпали кучу стеклянных осколков, и сквозь шум прорезался голос, помянувший нечистого.

— Надо ковать железо, — напомнила я себе и еще раз набрала номер его телефона.

— Поговори со мною, Сергей, не бросай трубку, — попросила я, дождавшись ответа.

— Ты кто? — спросил он сдавленным голосом, и я почувствовала жар на щеках от последовавшей за этим отборной матерщины.

— Давай я все объясню тебе позже, дорогой, — употребила я словечко, которое Тамара в прослушанной мной записи часто использовала.

— Что тебе нужно?

— Хочу предупредить, дорогой, потому что жалко мне тебя, несмотря на то, что ты пытался со мной сделать. Только постарайся успокоиться и выслушай внимательно, не перебивая. Не будешь перебивать, дорогой?

— Говори, — прохрипел он, — не буду.

Я заговорила быстро, но плавно. Именно так читала стихи Тамара. Эта манера мне нравилась.

— Тебе, Сергей, грозит опасность. Ты не догадываешься? Дело ваше близится к концу, и нужда в тебе делается все меньше. Ведь ты при всех своих достоинствах и способностях являешься всего лишь исполнителем. Делаешь дела, которыми человеку, живущему здесь постоянно и не собирающемуся менять место жительства, заниматься, скажем так, не с руки. Ты слушаешь меня, дорогой?

— Говори! — повторил он, но уже легче, и задышал, засопел в трубку.

— Вместе с тем, ты являешься свидетелем. Свидетелем нежелательным, потому что само дело — деликатное, и есть немало веских причин, чтобы опасаться его огласки. Ты же участвуешь в нем, значит, знаком со всеми деталями.

Сергей, дорогой, — простонала я, будто терзаемая тревогой, — ну подумай сам, ты в этом городе совсем чужой, а значит, поддержки здесь не имеешь. Бессилен ты здесь, вот что. Более того, ты беззащитен перед Андреем. И исчезни ты вдруг, кто озаботится поисками? Выход у тебя один — Степанов…

— Ты сука, кем бы ты ни была, — перебил он меня, взявшись за ум, — я тебе не верю!