Ваша взяла, Дживс!

Мое место, как я только что сказал, подле тетки, однако выполнить это намерение было чертовски трудно, ибо она развила невероятную скорость. К концу первого пролета она вела забег, опережая участников на добрые десять корпусов, и когда повернула на второй пролет, я бы все еще не рискнул бросить ей вызов. Однако на следующем марше изнурительная гонка начала сказываться, тетушка слегка замедлила темп, обнаружив признаки запала, и на финишную прямую мы вышли почти ноздря в ноздрю. В комнату к Анатолю мы влетели вместе, во всяком случае, наблюдатель затруднился бы отдать кому-либо из нас пальму первенства.

Результат забега таков:

1. Тетушка Далия.

2. Бертрам.

3. Сеппингс.

Победитель оторвался на полголовы. Номер второй опередил номер третий на половину лестничного марша.

Вбежав, мы все воззрились на Анатоля. Магистр поваренного искусства был мал ростом, толст и пузат, с неимоверными усами, причем между ними и эмоциональным состоянием их владельца прослеживалась прямая зависимость. Если носитель усов пребывал в добром расположении духа, их кончики загибались кверху, как у старшего сержанта. Когда же в душе Анатоля царил мрак, усы опадали.

Сейчас они совсем обвисли, что служило зловещим знаком. И если бы на этот счет оставалась хоть тень сомнения, то поведение Анатоля ее бы тут же развеяло. Он стоял возле кровати в розовой пижаме и, глядя в окно, потрясал кулаками. Сквозь стекло на Анатоля пялился Гасси. Глаза у него были выпучены, рот широко разинут, весь его вид поражал сходством с диковинной аквариумной рыбиной, которую хотелось поскорее накормить муравьиными яйцами.

Если сравнивать махавшего кулаками Анатоля и глазеющего на него Гасси, то, должен сказать, мои симпатии, безусловно, принадлежали первому. По-моему, он имел полное право махать всеми имеющимися у него в наличии кулаками.

Давайте обратимся к фактам. Вот Анатоль лежит в постели у себя в спальне, лениво размышляя о том, о чем обычно размышляют повара-французы, лежа в постели, и вдруг видит за окном жуткую физиономию. Такое зрелище способно вывести из себя самого закоренелого флегматика. Я бы просто взбесился, если бы, лежа в постели, вдруг узрел перед собой физиономию Гасси. Ваша спальня – ваша крепость, надеюсь, вы не станете этого оспаривать, и вы имеете все основания выказать неодобрение, если какая-то горгулья[35] пялится на вас в окно.

Пока я предавался раздумьям, тетушка Далия со свойственной ей решительностью перешла к делу:

– Что это значит?

В ответ Анатоль проделал нечто вроде упражнения из шведского гимнастического комплекса – сначала затряс задом, потом плечами и в заключение тряхнул своими черными волосами.

Потом заговорил.

Мне не раз приходилось беседовать с этим выдающимся человеком, и я всегда считал, что он говорит по-английски свободно, но не слишком вразумительно. Если помните, прежде чем появиться в Бринкли, он состоял в услужении у миссис Бинго Литтл и, без сомнения, кое-чего поднабрался у старины Бинго. А перед этим пару лет прожил в одном американском семействе в Ницце, где прошел курс языкового обучения у хозяйского шофера, в прошлом борца-тяжеловеса из Бруклина. Таким образом, соединив школы старины Бинго и бруклинца, Анатоль обрел способность изъясняться по-английски бегло, но непонятно.

Итак, великий человек изрек следующее:

– Браво! Вы спрашиваете, что это? Слушайте. Имейте немного внимания. Я ложился на боковую, но я не спал хорошо и сейчас пробудился, в окно смотрел, а через окно, черт побери, он строит гримасы на меня. Разве так хорошо? Разве так удобно? Если вы думаете, мне нравится, вы сильно заблуждаете себя. Я взбесился, как мокрая курица. Разве нет? Я не какой-нибудь! Это спальня или что? Или дом для обезьян? Зачем эти негодники так нахально, как огурцы, на мой окно садятся и корчат гримасы?

– Справедливо, – сказал я. – По-моему, он совершенно прав.

Анатоль сверкнул глазом на Гасси и проделал экзерсис номер два, состоящий в том, что вы хватаете себя за ус, дергаете, а затем принимаетесь ловить мух.

– Однако немного ждите. Я не собираюсь закончить. Говорю, вижу этот тип в окошке, который строит несколько рож. Но что затем? Разве он удаляется, когда я испускаю крик, и оставляет меня миролюбивым? Нет, никогда в жизни. Он остается, населенный здесь, плевать с высокого дерева, сидит и смотрит на меня, как кот в сметане. Он делает гримасы против меня и опять делает гримасы против меня, и я сильно приказывал ему идти к черту, а он совсем не идет к черту отсюда. Он кричит и кричит мне, а я требую узнать, что он желает, но он не объяснял. О нет, это не наступает никогда на свете. Он только и знает пожимать своей головой. Какая чертова глупость! Думаете, это для меня забава? Думаете, я это обожаю? Я недоволен совсем этим глупым выходком. Я думаю, этот глупый дурак сильно помешанный. Je me fiche de ce type infect. C’est idiot de faire comme ca l’oiseau… Allez-vous-en, louffier…[36] Велите этому глупому дураку идти вон прочь. Он совсем полоумный, как мартовский кошка.