Ваша жизнь больше не прекрасна

Не знаю, что было написано на моем лице, только мальчик счел нужным добавить:

— Доказательств полно!

К счастью, мы уже подходили к столику, за которым сидел ГМ.

ГМ напомнил мне чиновника, для которого завтрак был обязательным пунктом рабочего дня, требующим не меньшего внимания, чем гармоничные отношения дебета с кредитом. Рубашка цвета синего, морозного заката, черный короткий галстук и, конечно, масонский платочек в кармане. А при жизни, отметил я невольно, в нем всегда наблюдалась легкая небрежность, которая вызывала в студентах пароксизм любви.

В саду было почти пусто. На диванчиках и за столиками, между глянцевыми лимонами, карликовыми березами, скучающими пальмами и кустами пунцовых роз, разместилось еще человек пять. Садовый парикмахер, внимательно наклоняющийся с ножницами около растений, показался мне знакомым. Я вспомнил, что в числе неисполненных проектов городского детства, была профессия садовника. Это был даже не проект, а гармонический сон, в котором я отдыхал после петли Нестерова и однообразных ночей Заполярья. Прилавок вдоль бара пестрел тарелками с едой, среди которых возвышались доминанты сумеречных стаканов.

ГМ был серьезен, но взгляд, устремленный на тарелки, горел.

— Выбирайте, Алеша принесет, — сказал он, подталкивая ко мне меню. — Здесь, в этом смысле, полный порядок. Блинчики с творогом — не ошибетесь. А это, — показал он на тарелку, стоявшую перед ним, — не овсянка с ягодами, как вы могли подумать, а мюсли. Причем настоящее. Без всякой тепловой обработки. Рецепт Бирхер-Беннера.

— Хотите континентальный завтрак? — услужливо встрял Алеша, стоящий на этот случай у столика официантом. — Овощное соте, пирог с луком, пышки суверенные, мусс малиновый…

— Пирог и крепкий кофе, — сказал я.

— А типа как у двуногих — рюмочку перед дорогой? — спросил ГМ, когда мальчик уже отошел.

Мысль такая была, чего уж там? Но я отказался.

ГМ продолжал невозмутимо поедать свою овсянку.

— Скажите, что это за мальчики, которые по ночам увечат лбы туземцев? — спросил я.

— Ах, эти морлоки? Разве мало таких наверху? — удивился ГМ. — Про них будет отдельный разговор, так как это касается вас. А характеристика… Обычная шпана. Власть до поры прикармливает в надежде, что они станут ручными. Немного романтичны, как все бандиты. То есть махнулись полномочиями с Богом — «Мне отмщенье» и прочее. Идеологией их нафаршировывают, конечно, беспорядочно. Охотятся с равным удовольствием за экологами, гомосексуалистами, демократами, коммунистами, арабами, евреями. В сущности, задача пока у всех одна — навести маленький террор, как и завещал великий покойник.

— И нет опасности, что, раздухарившись, они однажды тюкнут самого Пиндоровского?

— Какой резон? То есть когда-нибудь — определенно. Но с папой сводят счеты в последнюю очередь.

— Пиндоровский действительно серьезная фигура?

— Бросьте вы! Одно из самых возмутительных заблуждений…

— Пиндоровский?..

— Дослушайте. Если Пиндоровского после кувырка сенатора снимут с доски за фук, никто и не заметит. Одним шоуменом меньше. Заблуждение — представление о том, что существует некая иерархия. А существуют… Нет, не законы… — ГМ на секунду задумался, провел пальцем по сырной нарезке, точно сыграл гамму, и только после этого закончил: — правила игры, природа коих — в инстинктах.

Алеша принес пирог и кофе с вулканической пенкой. Всё без обмана. Попутно он пришаркнул ногой, стер со стола невидимое пятнышко, при этом смотрел на меня нагловеселым взглядом, в котором можно было прочитать: «Ну, как я перед вами стелюсь?» Вслух же он сказал:

— Приятного аппетита, — и деликатно удалился, некоторое время пятясь с прямой спиной.

— Академик Антипов придерживается такого же мнения? — спросил я.

Только морщины, собравшись на лбу ГМ вздернутой кардиограммой, свидетельствовали, что вопрос мой был услышан.

— Владимир Сергеевич не последняя ведь инстанция, — наконец, устало ответил ГМ. — Та же, между прочим, потребность в авторитетах, та же иерархия, только в сфере интеллекта. Костя, простите за упрек, но ведь это школьничество: главный, главное… Человек уже потому, например, не умеет правильно подумать о себе, что всегда видит себя главным героем сюжета. Если же чувствует вдруг, что жизнь дробится случайностями, дыхание из чувств уходит, а имя его на следующий день переспрашивают, то стремится пополнить, поправить эту потерянность с помощью какого-нибудь значительного источника или пытается непременно прилепиться, опять же, к главному сюжету. Хоть спицей побыть в колесе, но в колесе ведущем. Быть пусть последним учеником, но непременно в гессеновской Касталии. Либо самому быть главным, либо хотя бы припасть к главному. Это все перфекционизм пубертатного периода, комплекс отличника, который и рождает, в конце концов, кумиров. И так, бывает, изнурит человек себя мечтой, что не заметит, как и сама жизнь выйдет из него вместе с этим пустым пламенем.

— Но ведь именно Антипов решился дезавуировать апокалипсис! — не унимался я, сознавая при этом, что упрек профессора попал в цель.