Ваше благородие

— Вы это сможете? — обрадовался Каланчов. — Я был бы вам так благодарен. Вы уж там распорядитесь, а я скажусь больным. Вы ведь поддержите меня?

— Не волнуйтесь, господин старший унтер-офицер, — официально сказал я, — только как это воспримут отделенные командиры в унтер-офицерских чинах?

— Не волнуйтесь, — сказал он, — я им скажу, что вы присланы сюда на должность командира роты, и никто слова поперек не скажет. А меня называйте просто Иван Николаевич. Хорошо?

— Хорошо, — улыбнулся я. — Я кашу заварил, я и буду расхлебывать. Только суку эту из кровати не вынимайте. С ним ничего не случится, а порядок в подразделении нужно наводить.

— Кашу-то заварил я, — сознался старший унтер-офицер. — Офицеров и фельдфебеля в роте нет. Уехали на японскую и с концами. За нами приглядывает капитан Демин, но он преподаватель в корпусе и приходит не часто. Так, подписывает наши заявки и финансовые ведомости. Я думал, что солдат Кочергин будет мне первым помощником, а он оказал некоторые услуги и потом начал меня шантажировать, говорить, что у него связи в жандармерии и мне несдобровать, если я скажу что-то против него. Пойду, предупрежу отделенных. — И он вышел из своей комнаты.

В семь часов вечера, то есть по-нашему в девятнадцать часов, я построил роту учебного обеспечения перед казармой и вывел ее на плац размяться перед ужином.

Голос у меня неплохой. Командный голос появился на втором курсе училища, поэтому его было слышно во всем кадетском корпусе, который занимал сравнительно небольшую площадь практически в центре города у Никольского собора.

Сначала я прогнал роту вдоль плаца, чтобы посмотреть, что они умеют, а ходили они плоховато. Затем дал команды на повороты в движении. Это уже высшая марка командира, который умеет правильно подавать команды и руководить подразделением со стороны. Команды «нале-во», «кру-гом» подаются под левую ногу, а «направо» — под правую ногу. Солдат захватила эта игра, и они стали идти четче.

Следующая команда:

— Рота, — стук каблуков стал четче, — запевай. — Это проверка командира на управляемость подразделением, и два молодых голоса запели:

Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать.
То ли дело — под шатрами
В поле лагерем стоять.

Лагерь — город полотняный,
Морем улицы шумят.
Позолотою румяной
Медны маковки горят.

Там, едва заря настанет,
Строй пехотный закипит.
Барабаном в небо грянет
И штыками заблестит.

Закипит тогда волною
Богатырская игра.
Строй на строй пойдет стеною,
И прокатится «У-р-р-р-а…»

Слава матушке-России,
Слава русскому Царю,
Слава вере православной,
И солдату-молодцу.

Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать.
То ли дело — под шатрами
В поле лагерем стоять.

Я видел, что все окна спальных помещений и классов кадетов были заполнены лицами, то же самое было и в административном, вернее, учебном корпусе. Тут никак не уйти от тавтологии с учебным корпусом кадетского корпуса и путаницы с войсковым соединением в виде корпуса.

Перед столовой я остановил роту и скомандовал на вход в помещение справа по одному.

Столы уже были накрыты артельщиками. То есть теми, кто подает заявки на приготовление пищи и контролирует закупку и заготовку пищи.

Мне указали мое место во главе первого стола первого взвода. Ужин был хороший.

Вопросы питания в царской армии хитрые. Я потом об этом напишу. Правила императорской армии сами по себе перешли в Красную Армию и только в Советской армии они были окончательно уничтожены.

По моей команде был отложен в миску ужин для «старшого» Кочергина. Наказание наказанием, а солдатское питание по раскладке.

Кочергин до поздней ночи сопел на кровати, перевернувшись лицом вниз. Голова не вылезала из прутьев, а разомкнуть прутья не хватало сил. Так его и кормили. «Шестерки» исчезли, как будто их никогда и не бывало.

Где-то в полночь Кочергин позвал меня:

— Господин вольноопределяющийся! Господин вольноопределяющийся? Простите меня. Я больше так не буду делать.

— А как мне проверить, что ты станешь нормальным человеком и не будешь мешать службе всех солдат? — спросил я и чувствовал, что вся рота не спит и ждет развязки этого конфликта.

— Ей-богу, не буду, — сказал Кочергин, — век воли не видать.

Понятно, мужичок из уголовников, а таких в армию не брали без особого на то разрешения, тем более в часть, расположенную в губернском городе и в престижном военно-учебном заведении.

Я обыскал Кочергина и нашел у него в сапоге финский нож. Унтер-офицеры засвидетельствовали это и отдали финку на хранение старшему унтер-офицеру Каланчову.