Ваше благородие

— Я уже объяснял…

— Нет, то, что вы объясняли, я усвоил. Личные причины были какие? Вы же не могли не понимать, что это почти верная смерть. Востокову, как и вашей тетке, было плевать, чем окончится это для вас — он свое получал при любом раскладе. И вы это знали. Догадывались. И все-таки пошли на это сами и повели своих друзей — почему?

— Потому что другой возможности не видел.

— Арт, а вы не задумывались о том, что видеть другие возможности — задача не ваша? Что это вопрос компетентности как минимум полковника?

— Задумывался… Полковники, как я понял, ни хрена не делали.

— А вы понимаете, почему?

Артем понимал. Каленым железом в историю Белой Армии была впечатана позорная дата — март семнадцатого года. Генералы — Алексеев, Лукомский, Деникин — всю жизнь не могли простить себе участия в заговоре с целью отречения Николая Второго. Один раз, только один раз они отважились на политическое решение, которое полагали правильным — оно оказалось гибельным. С тех пор поколения крымских офицеров вырастали с жесткой установкой: никогда, никогда армия не должна лезть в политику! И с того дня, когда Врангель сложил с себя диктаторские полномочия, эта установка соблюдалась неукоснительно. Политические амбиции тот, кто их имел, приберегал до выхода в отставку.

— Итак, личные мотивы. Не деньги. Слава?

— Вы смеетесь… Какая слава? Я сутки провел в тюряге. Это была ваша идея — подложить ко мне капитана Асмоловского?

— Моя. Я, в общем, был уверен, что вы не траванетесь, как подзалетевшая гимназистка, но береженого Бог бережет. Я ведь теперь за вас отвечаю, Арт. Пасу вас, как говорят в ОСВАГ. А вы умело переводите стрелки. В третий раз: личные причины для участия в заговоре Востокова?

— О Господи, ну это же так просто!? Врезать Совдепии по зубам так, чтобы она еще долго отплевывалась! Вы бы смогли отказаться от такого предложения?

— Я — да. Это не мой уровень ответственности.

Артем на секунду задержал дыхание. Потом тихо сказал:

— Надоело. Все твердят одно и то же — это не их уровень ответственности. Одному Лучникову плевать на все уровни ответственности — он и имеет всех как хочет.

— Как оказалось — не одному Лучникову… Господин капитан, Лучников — всего лишь человек. Он ничего бы не смог, не будь на то воля масс…

— Гитлер тоже не смог бы… Это не снимает с него греха.

— Грех — хорошее слово. Вы готовы отвечать за свои грехи?

— Да.

— Головой?

— Да.

— Как вы думаете, что вам грозит за нападение на командира?

— Я был в состоянии аффекта.

— В состоянии аффекта люди кричат, матерятся и бьют посуду об пол. А притвориться теряющим сознание и ухватиться за графин… И врезать именно тому, чье отсутствие радикально меняет картину в штабе…

— Не делайте из меня Джеймса Бонда. Плевал я на картину в штабе. Басманов говорил про меня так, словно я кусок дерьма. И мне до смерти захотелось врезать ему. Показать ему, как оно бывает, когда тебе проламывают нос тяжелым предметом. Вот и все.

— Скажи эту фразу Адамс, вы ударили бы его?

— В этой ситуации?

— В этой ситуации.

— Нет. Думаете, поймали меня? Ладно, поймали. Поймите, я был на взводе, и когда главком начал говорить про перемирие с Союзом… Я подумал: как никто еще не шваркнул ему по морде. Чтобы он понял, какую цену люди платят за то, что он хочет отдать даром. Хотя бы приблизительно, но на собственной шкуре понял, что это такое…

— А вы не слишком дорого цените… э-э-э… свои злоключения?

— Я их в грош не ставлю. Но у меня был друг, прапорщик Даничев, двадцатидвухлетний жизнерадостный балбес. Его убили первым, пуля попала в позвоночник. У меня был еще один друг, Володя Козырев. Он искалечен бесповоротно. Костя Томилин погиб у меня на руках. Мальчики из взвода, который мне придали… Эти люди мне будут сниться по ночам! Два десятка паршивых швов — ерунда. Но что я скажу Даничеву, если он придет ночью и спросит: «Чего ради я подох?» Какого черта вы меня сюда притащили? Я уже рассказал все, что знал, что вам еще нужно?

— Это не допрос, Артем. Я хочу понять вас. Понять, как лучше вас использовать.

— Никак. Я забираю свою долю и выхожу из дела. С меня хватит.

— Нет, капитан. Вы в моем распоряжении, и я буду решать, хватит с вас или нет. С того дня, как вы присягнули народу Крыма, вы потеряли право решать, когда с вас хватит.

— Я присягал народу, а не ОСВАГ! Я — армейский капитан, и мое место — в моей части, а моя часть — в Сарабузе. До свидания, коммандер, приятно было познакомиться.