Ваше благородие

После окончания пресс-конференции Артема десять минут трясло. Флэннеган выглядел одновременно довольным и озабоченным.

— С вами уже все в порядке, Арт? — спросил он. — Или позвать врача?

— Меня уже тошнит от врачей.

— Вас и от разведчиков тошнит?

— Поразительная догадливость. Этой пресс-конференции я вам не прощу.

— Ах, не говорите, у меня пропадет аппетит и сон.

— Аппетит — точно: когда я приду в норму, разобью вам челюсть.

— Давайте тогда закажем обед: пока моя челюсть еще цела, я не утратил вкуса к яичнице с беконом…

Флэннеган вызвал по селектору адъютанта и отправил его с поручением. Потом повернулся к собеседнику.

— У вас сегодня будет чертовски длинный день, полковник. Ешьте. Пейте. Собирайтесь с силами и с мыслями. Вас попробуют размазать по стенке. В последнее время все только этим и занимаются, так что вы уже должны были выработать защитный рефлекс. В принципе, для дела все равно, получится это у них или нет. Могу я закурить?

— Да.

— Это преферанс с болваном, Арт. Вы догадываетесь, кто болван? Почему вы перестали жевать? Жестковат бекон?

— Билл, — Артем отложил вилку и взял стакан, — вам хочется спать? У вас красные глаза и вообще смертельно усталый вид. Может, вы пойдете и отдохнете?

— Я спал сегодня три часа и с Божьей помощью выкрою еще часа два. Мне хватит…

— Кто назначен начальником штаба Корниловской Дивизии?

— Казаков.

— Да, при таком начштаба можно действительно сыграть с болваном. При хорошем начштаба командир может быть полным кретином…

— Другое дело — сколько хороший начштаба будет терпеть такое положение.

— Казаков? Сколько прикажут.

— Не знаю, полковник… У меня предчувствие. Синдром Жанны д'Арк, если хотите. В последний раз такое чувство было со мной совсем недавно — мне казалось, что с князем Волынским-Басмановым произойдет беда. Знаете, я как в воду глядел. Так вот, теперь у меня предчувствие, что преферанса с болваном не получится.

— А вы поспорьте с кем-нибудь. Побейтесь об заклад.

— Я подумаю над вашим предложением.

Дверь открылась, вошел адъютант. В одной руке у него была папка-планшет, в другой — вешалка с новенькой, чистой полевой формой. На плечах куртки чернели корниловские погоны с двумя красными просветами, в нагрудный клапан была ввинчена планка за участие в турецкой кампании, на левом рукаве атласно поблескивала нашивка за боевое ранение.

— Ваше высокоблагородие, поручик Гусаров прибыл в ваше распоряжение.

«Елки-палки…» — подумал Артем, вставая.

— Вольно, поручик.

— Господин поручик, покажите полковнику список потерь, одиннадцатый лист, — глядя в сторону, сказал Флэннеган.

Поручик потянул Артему планшет.

Врещагин коснулся его, как заряженной мины.

Одиннадцатый лист…

«Вдовы».

Боевые потери — восемь машин.

Незначительные повреждения — одиннадцать машин.

Человеческие потери — шестнадцать убитых, пятеро раненых…

Анастасова, Гринберг, Кац…

В конец! В конец списка!

…Сенкевич, Тамм, Фаттахова, Циммерман…

Раненые…

Абдулова, Панченко, Рубина, Шепелева, Шнеерзон…

— Один из недостатков положения болвана — это невозможность влиять на ход событий, от которых зависит жизнь знакомых и близких… — сказал Флэннеган. — До свидания, господин полковник. Одевайтесь.

* * *

В этот день полковник Верещагин принял командование Корниловской Дивизией. Этим же вечером ему вместе с остальными комдивами пришлось принять участие в траурной церемонии — Симферополь провожал в последний путь Арсения Лучникова.

Гроб с телом вынесли из морга Свято-Елизаветинского Госпиталя, пронесли по улицам до Площади Барона и поместили в «Бову», чтобы отвезти на Святую Гору, где один из последних Добровольцев завещал себя похоронить. Не было прочувствованных речей, прощаний и проклятий. Молча солдаты — корниловцы и алексеевцы — несли гроб, молча они зарядили автоматы холостыми и отдали старому воину последнюю честь. Громко, взахлеб рыдал только какой-то старик в инвалидной коляске и с Терновым Венцом на груди. «Бова» медленно тронулся по дороге на Восточный Фриуэй. Впрочем, потерявшись из виду, он увеличил скорость до обычных своих шестидесяти километров в час. Только несколько гражданских машин следовало за ним — зареванные мать и дочь Нессельроде в фамильном «руссо-балте» да немногие однополчане Арсения Лучникова, реликты давно ушедшей эпохи…

Любой Идее нужен герой и мученик. Из двух зол выбирают меньшее, решил Арт Верещагин. Лучше быть героем.

20. Путь обмана