Ваше благородие

— Тут два романа про жокея, которому оттяпали руку, а он стал детективом, — Владимир протянул Князю томик в бумажной обложке.

— Хорошая мысль… Ты ему такие интересные книжки пересылал? Почему мне ни одной не передал, а?

— Ты же не просил.

— Я не просил! Откуда я знал, что у тебя такие водятся… Я же думал. у тебя один умняк. Как не Монтень, так Шопенгауэр… Ты знаешь, до чего я здесь дошел? Я ТВ-серии смотрю! Я MASH смотрю каждый день! И мне нравится!… Володька, давай напишем детектив. Продадим его кому-нибудь… Вот просто возьмем всю нашу историю и напишем как есть…

— Как есть — это никому не интересно… А врать я не хочу…

— Что значит врать?

— Врать — значит врать… Или ты напишешь, как с пулей в боку плыл до Альма-Тархана, а потом неделю мочился через трубочку? Или Шэм напишет, как по кусочкам складывал Мишу в пластиковый мешок? Или Арт — как…

— Я ничего писать не буду, — перебил его Шамиль. — Я иллитерат, не по моей это части… Я хочу слово сказать. Можно скажу?

— Давай, — Князь пригласительно поднял бокал.

— Со мной это нечасто случается, но я как-то задумался, зачем живу… Недавно это было…

— Бывает, — кивнул Владимир.

—…Так уж Аллах устроил, что всякая тварь на свете приспособлена к своему делу. Значит, и человек тоже, вот только к чему? — подумал я. Ведь не только же для того, чтобы жрать, пить, гадить… На машине ездить, в красивом доме жить, каждый день новую ханам иметь… И вот до чего я додумался: Аллах сотворил мир, а человек переделывает его по-своему… Значит, Аллах хочет, чтобы человек мир переделывал. Не знаю, зачем это ему, я не мулла, я простой унтер-офицер. Может, ему интересно смотреть, что получится… А может, ему разонравилось, как оно вышло сразу, а самому переделывать лень…

— Кощунствуешь, — поднял палец Берлиани.

— Не встревай, гяур. Это их с Аллахом дела, — ответил за Шэма Козырев.

— Аллах милосерден, — сказал Шамиль. — Он простит солдату.

— Ну, мысль твоя в общих чертах понятна, — кивнул Князь. — А дальше что?

— Я подумал: если так, то значит, каждый из нас создан что-то сделать… И поэтому отказываться от деяния — наверное, грех.

— А если то, для чего ты был создан — ты уже сделал? — тихо спросил Козырев.

— Нельзя так говорить. Когда Аллах заберет жизнь, которую дал, тогда он сам скажет, сделал ты это или нет.

— Так за что мы выпьем? — спросил Князь. — За мудрость и милосердие Аллаха?

— За деяние.

Бокалы пропели песню соударения.

— The sin of omission is a worst kind of sin. It lais eggs under your skin[2], — пробормотал Верещагин в пустой бокал.

— О! Их высокоблагородие отверзли уста, — обрадовался Князь.

— Георгий, ну, хватит, ей-Богу, меня сковородить.

— И не подумаю! — Берлиани хлопнул его по колену. — Вот теперь я с тобой посчитаюсь за весь твой пролетарский снобизм. Сковородить его не смей — кто мне сиятельством в глаза тыкал, а? Вот теперь ты у меня попляшешь…

— Одно утешение — рано или поздно ты тоже получишь полковника. Учитывая все обстоятельства — скорее рано, чем поздно…

— А что за обстоятельства?

— Я сейчас собираю дивизию по кусочкам, — пояснил Верещагин. — И особенно остро стоит проблема с командирами среднего звена… Заместитель начальника штаба полка морской пехоты умер в госпитале. Твое представление к званию подполковника ляжет ко мне на стол уже завтра.

— Хорошо быть другом командира дивизии…

— Особенно дивизии, где офицерский состав выбит на треть, — кивнул Арт. — Это никакая не протекция, Князь. Я говорил с Красновым, он видит на этой должности только тебя.

— Ну, спасибо… Что, и в самом деле так хреново?

— Хуже, чем мы все думали…

— Ладно, хватит, — оборвал Владимир. С ним молча согласились все: разговор готов был пойти по второму кругу.

Артем с огромным опозданием заметил на руке Георгия обручальное кольцо.

— Когда это ты успел? — удивился он.

— Три недели назад…

— А почему не позвал?

— А, не до того было. Я ведь думал, концы отдам. У нас как раз священник, отец Леонид, из отделения не вылезал… Много у него работы было… Ну, я велел сестричке позвонить Дженис. Дернул отца Леонида, он позвал чиновника из мэрии — девушка и оглянуться не успела, как он нас окрутил. — Князь покачал головой. — И как все просто оказалось… Ты был прав: ну их всех к черту, это моя жизнь. Пока пулю в брюхо не получил — не понимал…

— Давайте выпьем за наших женщин, — сказал Арт. — За их бесконечное терпение.

Едва допили, как появилась бесконечно терпеливая подпоручик Маковеева, которая, нимало не растрогавшись тем, что за нее пьют, не купившись на предложение добить за компанию последнюю бутылку и не испугавшись полковничьих погон, выгнала из палаты всех, кому не положено было в ней находиться.

* * *

Симферополь, 31 мая, 1650-1810

Кронин занял место напротив Артема, развязал папку с тисненым орлом, достал подколотые листы бумаги — стопка толщиной с нотную тетрадь.

— Эта бумага, — сказал Адамс. — Уже получила неофициальное название “Меморандум Верещагина”. Мы обдумывали ее дольше, чем вы писали. И в общем, я такой, чтобы это принять. Чем вы руководствовались при написании?