Ваше благородие

— Это ничего…— милостиво кивнул Андрощук. — Евреи — тоже нормальные ребята. У м'ня один к'мандир от'ления был… Еврей… А-атличный парень! Н-ничего не имею против.

— Я рад, — Борис Фельдман незаметно показал кулак Дементьеву, который собирался что-то вставить.

— А вот еще был двух'дичник Жорка Ярош… тоже еврей… Так он про меня стишок сочинил, гаденок… «Вот какой-то прапорщук Андрощук… Банку водки в уголок поволок…», — процитировал он. — «Хочет он скорей набраться и тотчас с полка съебаться…» А тоже еврей! П-поросенок… Я, блядь, тридцать лет в армии! А он — стишок… Так что и евреи бывают… да…

Плюнув таким образзом, причем совершенно незаметно для себя, в душу Фельдману — как видно, постоянному посетителю, потому что Дементьев, видя, как тот уходит, всполошился, а потом приуныл — Андрощук выпил еще одну «граммульку», которая оказалась роковой: он заснул мертвецким сном на табурете у стойки.

Полковник Афанасьев, которому доложили о таинственном исчезновении прапорщика Андрощука, послал в STOPKУ наряд патруля, который натолкнулся на надпись «закрыто» — Дементьев, лишившись собеседника и не предвидя других посетителей, решил устроить себе выходной. Часа через три он собирался вернуться и посмотреть, не пришел ли в себя Андрощук, удобно размещенный на раскладушке в подсобке, где сам Дементьев ночевал порой, когда тащиться домой ему было лень.

Андрощук проспал молодецким сном все десять часов, а когда проснулся, решил, что нужно было давно бросать пить.

* * *

У порога квартиры, которую Верещагин снимал на окраине Бахчисарая, он сказал: «Стоп!» как раз в тот момент, когда она уже собиралась шагнуть в открытую им дверь. После чего с самой серьезной миной взял ее на руки, перенес через порог и усадил в комнате на диван.

Вторым заходом он перенес через порог здоровенную спортивную сумку, которую забрал из камеры хранения на бахчисарайской автостанции.

— Чаю?

— Что?

— Будешь пить чай?

А почему, собственно, ей показалсь дикой мысль о том, чтобы выпить чаю? Мир может рушиться, разве это повод, чтобы отказываться от одного из немногочисленных удовольствий?

Артем набрал в чайник воды, поставил его на плиту.

— Есть, считай, нечего, — сказал он. — Можно сделать омлет или тосты по-французски. Что тебе хочется?

«Мне хочется, чтобы этот сумасшедший день скорее закончился. Мне страшно».

— Ничего…

Он расшифровал это по-другому.

— Да… Я тоже представлял себе сегодняшний день как-то иначе. Фрак, венчание в храме Святого Семейства и связка пивных банок на выхлопной трубе. Хочешь, я выгоню их всех их Крыма, и мы спокойно поженимся?

Она в первый раз слышала, как он говорит чепуху, чтобы отвлечь и успокоить ее… Как маленькую…

— Зачем ты вернулся?

— Что значит, зачем… Не могу я все время в Непале жить, я же не шерпа.

— Не валяй дурака.

— Я хотел тебя видеть, разве этого недостаточно? Быть с тобой. Жениться на тебе. Я не стал бы бежать, даже если… Нет, ну ты видела идиота? Один поставил чайник — на холодную плиту…

Он зажег газ, резким взмахом руки убил огонек спички и выбросил огарок в ведро.

— Нужно отлучиться на полчаса. Интересно, как там наши… И ваши… Я сейчас уйду и вернусь. Принесу погрызть чего-нибудь.

— Арт, я… Мне нужно быть в полку к полудню…

Он грохнулся перед ней на колени, тревожно заглянул в лицо.

— Ты серьезно? Тамара, крымской армии больше нет. Забудь.

— А ты собираешься вернуться в батальон?

— Да, собираюсь, но не сей же момент… Мой отпуск заканчивается на завтрашней утренней поверке. У нас еще одна ночь.

— Арт, повторяю: мне нужно быть в Каче в двенадцать ноль-ноль.

— Ты останешься здесь!

— Что за тон? Ты что, на плацу?!

Oн застонал, возвел глаза к потолку.

— Тэмми, ты что, не поняла еще, что происходит? Это вторжение, а мы — враждебная армия. Я еще не знаю, как они с нами поступят и что нас ждет. Поэтому никуда не тороплюсь. Пока…

— А потом?

— А потом — увидим.

— Я не имею права дезертировать.

— Да какое это, массаракш, дезертирство! Нельзя дезертировать из армии, которой нет! Ты понимаешь, что тебя могут изнасиловать, избить, ограбить?

— Да с какой стати, Арт? — она даже расхохоталась. — Я что — кинозвезда? Или советские солдаты — сексуальные маньяки? Им бесплатно наливают в любом баре — надо думать, и в любом бардаке дадут бесплатно! Даже если мы военнопленные, зачем они будут нарываться на неприятности, они же подписывали Женевскую Конвенцию.

— Турки тоже подписывали! Спроси у своего комэска, как они ее исполняли!

Это был, в общем-то, удар ниже пояса. О том, что турки делали с пленными летчицами, предпочитали не упоминать в первую очередь сами летчицы. Командир эскадрильи «Вдов» Рут Голдберг — в том числе.

Но турки есть турки. Советские солдаты, виденные сегодня на улицах, вовсе не были похожи на ландскнехтов. Нормальные, даже несколько растерянные парни, уделявшие женщинам гораздо меньше внимания, чем женщины — им. Похоже, сегодня самый верный способ склеить девчонку — одеться «голубым беретом»…

— Мы ведь не совсем военнопленные. Мы теперь — советские граждане.

— Тэм, советские граждане — самые бесправные люди на свете.