Ваше благородие

Пока я сидел, увлеченный решением задач по определению расстояний, с работ на объектах корпуса вернулся первый взвод, которым командовал взводный старший унтер-офицер Каланчов, временно исполняющий должность командира роты. Меня удивило, что Каланчова не было с ними, но эти сомнения я отбросил, так как он оставался самым старшим унтер-офицером в роте учебного обеспечения и на него свалились обязанности фельдфебеля, который заведовал всей внутренней жизнью роты, а эта внутренняя жизнь была разнообразна. Но почему Каланчов не вышел встретить людей своего взвода, вот это было интересно.

Прибывшие солдаты начали приводить себя в порядок, а один из них, по виду старший, упал на отдельно стоящую кровать и закурил папиросу. Два младших унтер-офицера сделали вид, что не замечают этого.

«Ладно, посмотрим», – подумал я и, не обращая ни на кого внимания, продолжил штудировать учебник.

Внезапно ко мне подошел молоденький солдатик и сказал, что меня зовет к себе старшой.

– Старший унтер-офицер? – переспросил я.

– Да нет, – махнул рукой солдатик, – старшой, вон лежит в кровати.

– А зачем? – спросил я.

– Как зачем, – у солдатика от испуга расширились глаза, – он же старшой, он тут самый главный.

Понятно. С первого дня столкнулся с казарменным братством-товариществом.

– Ладно, иди и приводи себя в порядок, – командным голосом сказал я и продолжил сидеть.

Солдатика ветром сдуло. Я видел, как он что-то говорил на ухо «старшому».

– Эй ты, – заорал старшой, – иди сюда, бл**ь!

В казарме стало так тихо, что летящая муха звучала бы как трехмоторный бомбардировщик.

«Без драки не обойтись», – подумал я и стал присматриваться, что мне нужно сделать, чтобы вырубить старшого и отделать его шестерок. Я уже присмотрел табурет с расхлябанными ножками, а старинные военные табуреты это не сопливые кухонные табуреточки конца двадцатого века.

Я встал и вразвалку подошел к кровати.

– Чего тебе? – спросил я.

– Сымай сапоги, – приказал «старшой».

– Зачем? – спросил я.

– Я их буду носить, а ты мои опорки наденешь, – загоготал «старшой».

Трое не самых здоровых солдат подхихикнули. Вот он голос Маяковского, что единица – это ноль, голос единицы тоньше писка, каждый сильный ему господин и даже слабые, если трое. Вот и получилось, что одна сволочь и трое шестерок захватили власть в роте, и никто не может доложить по команде, чтобы не слыть стукачом. Как в Советской армии, кто попробует бороться с неуставными отношениями, тот становится всеобщим врагом, и неуставные отношения не затихают, а расцветают. Точно такое же и советское правосудие, стоящее на защите криминала, а не законопослушных граждан.

Под взглядами чуть ли не сотни солдат я тихонько снял с правой ноги новенький юфтевый сапог с твердым и необмятым задником и новеньким каблуком, сжал в голенище в кулаке и у меня получилось оружие типа палицы, с которой я бросился на «старшого».

Прицел был точен, и я должен был ударить его по центру плохо выбритой морды, но он дернулся назад, оперся головой в прутья на спинке кровати и тут ему пришелся хороший удар сапогом по лбу. Голова «старшого» проскочила между прутьями, хотя, по идее, голова не должна была проходить. У нас в училище так было. Кровати за сто лет практически не изменились. Один наш товарищ страдал зубами и ночью как-то просунул голову между прутьями. А тут и боль прошла, и он так и заснул с головой между прутьями. Мы потом слесаря-сантехника вызывали, чтобы он распилил один прут, и вызволили бедолагу.

«Старшой» дергался на кровати и пытался разогнуть железные прутья, но у него не хватало сил на это.

– Это тебе за бл**ь, – сказал я и ударил его сапогом в район солнечного сплетения. «Старшой» охнул и затих.

– А ну тащите сюда его «шестерок», – приказал я.

Солдатская масса преобразилась. Она почувствовала во мне своего командира и защитника. «Шестерок» притащили быстро и, как я понимаю, пока тащили, выместили на них все свои обиды. Но и солдатики были не дураки, и по морде никого не били.

– Еще раз замечу, что кто-то нарушает требования Устава внутренней службы, тот почувствует на себе все прелести Дисциплинарного устава, – сказал я. – А сейчас приводите себя в порядок и готовьтесь к построению на ужин.

Солдаты разошлись по сторонам, и казарма стала жить жизнью воинского подразделения, а не арестантской команды под руководством паханов.

Я зашел в отдельную комнату взводного старшего унтер-офицера Каланчова и по его внешнему виду понял, что он все видел.

– Что теперь будет? – испуганно спросил он.

– Ничего не будет, – сказал я. – Вам, может быть, лучше перейти на нестроевую должность? Если что, то я могу походатайствовать.

– Вы это сможете? – обрадовался Каланчов. – Я был бы вам так благодарен. Вы уж там распорядитесь, а я скажусь больным. Вы ведь поддержите меня?

– Не волнуйтесь, господин старший унтер-офицер, – официально сказал я, – только как это воспримут отделенные командиры в унтер-офицерских чинах?