Вашингтон, округ Колумбия

—     Они реальны потому, что реальны те маленькие человечки, которых швыряют туда и сюда. И я чувствую себя вроде бы ответственным за них.— Гарольд показал рукой на противоположный берег, гордо взваливая на себя ответственность за жителей Рок-Спрингса. Питер поражался, как жизнь поменяла их местами. Принц Хэл превратился в короля Коула, а Фальстаф — в Полония. Эта мысль веселила и ужасала, и он слушал, как грустный шут изливает свои чувства к американским солдатам — предмет книги, которую он пишет. Будет ли в книге фигурировать Клей? Да, конечно.

—    Надеюсь, ты понимаешь, что ты сделал — так написав о нем?

—   Я ничего не сделал. Он все сделал. Я только рассказал историю.— Письменный слог Гарольда еще можно было терпеть, так как оставалась по крайней мере возможность смеяться в голос, но слушать, стоя лицом к лицу, эту невозмутимо-бесстрастную проповедь было невыносимо. Питеру хотелось хорошенько встряхнуть этого маленького человечка, привести его в чувство, при том, конечно, непременном условии, что настоящий Гарольд — симпатичный довоенный собеседник — еще существует; это казалось уже сомнительным, ибо вполне возможно, что даже тогда реальностью был именно этот сочинитель мелодрам, который с нетерпением ждал, когда великие события помогут раскрыться его дарованиям.

—   Он был похож на героя легенды, на рыцаря с зеленого гобелена джунглей,— сказал Гарольд, неожиданно демонстрируя свой послевоенный причудливый стиль.— Мы все это почувствовали. Все, кто был с ним рядом, поняли, что он не такой, как все.

—    Клей? — Питер не смог скрыть удивления. Одно дело намеренно и хладнокровно делать из человека легенду, но совершенно другое — принимать собственную выдумку за реальность.

—   Ты ведь никогда его не любил,— сказал Гарольд.

—   Я любил. вечно издевался над ним. Считал его глупым. И говорил это.

Гарольд закрыл глаза и, едва заметно улыбнувшись, покачал головой.

—    Нет. Нет. Нет. Ты проецируешь на меня свои собственные чувства.— Он открыл глаза.— Я находил его интересным. Но, допускаю, я никогда не представлял себе, что он настолько незауряден, пока мы не встретились на Филиппинах, пока я не увидел, как он изменился.

—   А он увидел, как изменился ты.

Но ничто не могло проникнуть сквозь броню новообретенной самовлюбленности Гарольда.

—    Мужчины меняются на войне,— сказал он спокойно, и Питер вдруг подумал, что будет, если он сбросит своего бывшего друга с обрыва в стремительные воды реки. Самое большее — мир лишится рубрики «От вашего вашингтонского корреспондента». Но порыв прошел. Питер вежливо слушал, как Гарольд снова воскрешает день, когда Клей совершил свой геройский акт. Но в тот момент, когда Клей должен был выбежать из горящего ангара с умирающим человеком на руках, Питер сказал:

—    Я должен идти. У меня дела.

—     Журнал?

—    Да. Жаль, что он тебе не понравился. Я надеялся, что понравится.

—    Может быть, когда-нибудь потом. Но мир не так прост, как полагает Иниэс Дункан.

—     Может быть, когда-нибудь потом,— сказал Питер, не в силах сдержать насмешливый тон.— Но мир стал чрезвычайно простым, тираны мертвы, но Западе торжествует добродетель. И оставшиеся в живых должны быть хорошими. пытаемся быть хорошими. А ты?

—    Я верю в конечную цель истории,— сказал Гарольд, высоко поднимая гегельянский штандарт.

—    Ты марксист? — засмеялся Питер.— После всего того, что ты пишешь для моего отца?

—    Что бы ты и твои друзья ни думали о моих политических убеждениях, я всегда выступал против эксплуатации человека человеком.

—    Да, я помню.— До войны это все говорили. Но теперь новая фразеология придала старым чувствам совсем другой смысл. Гарольд был несвоевременен.— Сегодня,— сказал Питер, лицемерно ликуя,— другие требования.

—    Ты случайно не вступил в партию? — Своевременен он был или нет, Гарольд узнал в слове «требования» сталинский термин.

—    Нет,— сказал Питер.— Я по-прежнему республиканец.

—    Дилетант! — У Гарольда была безошибочная способность популярного писателя жертвовать точностью ради наглядности, выбирать такие слова, которые, при всей их выразительности, вульгаризируют существо дела.

Питер откликнулся на это с безмятежностью, которой он отнюдь не ощущал.

—    Но кем были бы великие художники без дилетантов? Мы нужны вам, чтобы ценить вас, отличаться от вас, наслаждаться вами. Кстати, наслаждаться происходит от латинского "delectaКe" и итальянского "dilettaКe". То есть это значит быть дилетантом. Ты всем нам доставляешь наслаждение, Гарольд.

—    Как ты изменился, Питер!

—     Не думаю.

Из-за лавровых зарослей, отделявших место их встречи на камнях от террасы, послышался знакомый голос.

—    Питер, с кем ты? — Среди лавровых веток показалось белое лицо Айрин Блок, охотящейся на львов.

—   С Гарольдом Гриффитсом. Вы должны с ним познакомиться,— сказал Питер.— История требует, чтобы вы стали друзьями.

V