Вашингтон, округ Колумбия

Сэм носил узкие галстуки и жевал сигары желтыми зубами — такими же желтыми, как и лосиный зуб, который болтался на его цепочке для часов и всех изрядно раздражал.

— Предвидите ли вы затруднения на первичных выборах в сорок четвертом году, сенатор?

Во время интервью Сэм всегда обращался к Бэрдену официально — это служило постоянным напоминанием о том, что все слова сенатора ложатся на бумагу. Потом они переходили на непринужденную болтовню и называли друг друга просто по имени.

— Не для печати, — зловредно предупредил Бэрден, чрезвычайно затрудняя интервью. — Предвижу, и притом немалые. Франклин протаскивает своего человека — мы отлично знаем кого. И люди из управления общественных работ уже вовсю ему помогают.

— Значит, вы ожидаете, что он выступит на первичных выборах против вас?

Бэрден кивнул. Мысль о борьбе не была ему неприятна. Он должен победить. Это он и сказал для занесения в официальный текст интервью, сделав по обыкновению скромную оговорку, что, разумеется, все зависит от славного простого народа его штата. Пока Бэрден, что называется, распинался в любви к родному очагу, Сэм с серьезным видом покачивал головой, и, хотя он ничего не записывал, Бэрден знал, что его слова будут переданы в интервью самым добросовестным образом.

— А как ваше здоровье? — Вежливый, осторожный вопрос, к которому он уже привык.

— Чувствую себя как нельзя лучше! — Бэрден придал неожиданную звучность своему голосу, в котором обычно преобладали заговорщически-вкрадчивые нотки. — Это была какая-то нелепая случайность — удар в молодом возрасте! — Он удивился и обрадовался собственной дерзости. — Приходится следить за своим здоровьем. Что я сейчас и делаю. Ложусь спать в одно и то же время, придерживаюсь разумной диеты. Ко всему прочему, такие вещи заставляют задуматься над тем, что же, в конце концов, действительно важно в жизни. — Он продолжал в этом же духе, пытаясь убедить себя в том, будто в нем произошла глубочайшая перемена. Но, разумеется, это было не так. Его тело более чем когда-либо представляло для него загадку, и он не переставал спрашивать себя, с какой создан весь этот сложный механизм, в самом зародыше которого заложена его гибель. Он не хотел бы умереть, не разгадав этой тайны, но страх перед небытием заметно уменьшился после того, как он узнал, что смерть так легка: вода, уходящая по трубе из ванны, — такое отнюдь не изящное сравнение пришло ему на ум, когда он очнулся в больнице и увидел сидящую рядом с ним Китти. Он как-то вскользь поздоровался с ней и тут же с легкостью провалился во тьму. Потом с такой же легкостью пришел в себя, словно спал и проснулся; у него лишь немного болела голова, да было смутное ощущение, будто он находится в плену какого-то особенно тревожного сна, в котором запечатлелся его краткий визит к черному ангелу. Выйдя из больницы. Бэрден обнаружил, что дневной свет стал значить для него все; он взял за правило вставать с солнцем и ходить босиком по росистой траве, словно превратился в мальчишку и вновь переживал период роста, а не увядания.

— Ваши политические планы?

— Выиграть войну, конечно. А также разгрести завалы щебня, оставленные Новым курсом. Уж если думали о насосах и шлангах, следовало бы их поберечь для настоящего пожара.

Оставалось только уповать, что это его замечание Сэм слово в слово занесет в блокнот. За Сэмом водилась такая слабость — злоупотреблять пересказом, а прямую речь лепить где-нибудь сбоку. Это портило все.

Затем Бэрден принялся рассуждать на тему, которая его, в сущности, совершенно не занимала, да и не должна была занимать теперь, когда выборы были на носу.

— Облавы на японцев, устроенные правительством на Западном побережье, — самое постыдное, наиболее вопиющее нарушение Билля о правах за всю историю нашей страны. — Ему никогда не приходилось произносить речи на эту тему, и теперь его буквально распирало от не излитой риторики. — Многие из этих людей — американцы уже в четвертом, а то и в пятом поколении, и не более опасны, чем мы с вами. Но даже если их в чем-то подозревают, дайте им возможность, как положено, предстать перед судом. Не запихивайте их в концлагеря без соблюдения установленной законом процедуры.

— Концлагеря? — На лице Сэма мелькнуло изумление.

— Да, концлагеря. Другого названия этому нет.

— Вы хотите, чтобы я и записал в интервью — «концлагеря»? — Сэм был удручен, словно крупье, забирающий остатки сбережений всей жизни у своего друга.

Какое-то мгновенье инстинкт самосохранения боролся в Бэрдене с чувством справедливости. К его ужасу и вместе с тем тайной радости, справедливость восторжествовала.

— Да, — сказал он, — это не что иное, как концентрационные лагеря, поэтому так их и назовем.

— Намерены ли вы начать слушания в сенате?

Бэрден кивнул:

— В юридическом комитете, и как можно скорее.

— Это едва ли добавит вам популярности. — На Сэма было жалко смотреть. Четверть века он «выхаживал» сенатора Дэя, и перспектива в его годы начать теперь все с начала была для него явно невыносима.