Вася Алексеев

— А вы с отцом говорите: не суйся… Разве можно всё это терпеть? Они сами нас заставляют лезть в драку. Становись революционером или пропадай да гляди, как все кругом пропадают. Нет, теперь им с рук не сойдет!

Он был возбужден, его большие карие глаза горели. Два часа назад он встретил в обществе «Образование» треугольниковских большевиков — Приезжинского, Чижова, прибежавших прямо с завода. Их рассказ ошеломил всех. Несчастья на производстве были обыденным делом, к ним как-то уже притерпелись, но такой массовой беды никто не помнил.

Вася вместе с друзьями побежал к «Треугольнику». По Обводному каналу от завода шли женщины, бледные, с лихорадочными глазами. Администрация потихоньку отправляла с завода пришедших в сознание галошниц. У некоторых головы были еще затуманены ядовитыми парами. При виде толпы, собиравшейся к заводу, работницы приходили в болезненное нервное возбуждение. Рыдания сотрясали их, — слишком страшно было то, что они перенесли.

«Я им объясняю, — твердила женщина, которую Вася поддержал, чтоб не упала на мостовую, — я им объясняю, не дойти мне до дому, в голове кружится, ноги не держат. Мастер только худым словом обозвал. У них, у иродов немецких,[1] для нас другого слова нет. „Свалишься, полиция подберет. На извозчике тебя отвезут тогда”».

— Видишь, смеются над нами. Пора уж им поплакать — кровавыми слезами, — говорил Вася матери, рассказывая обо всем этом.

Петр Алексеевич вошел на кухню, прислушался и против обыкновения не стал обрывать сына.

— Везде один разговор, — проговорил он, — там ведь сколько наших баб, в галошных мастерских. Что с ними делают… Креста нет на людях.

— А те, что с крестом, не лучше. Попы только уговаривают галошниц покоряться начальству. Наверно, и молебны служат в церквах за благополучие господ акционеров, чтобы не дал им бог понести убыток из-за отравления работниц.

— Церкви ты не касайся. Перед святой иконой сидишь.

Отец поднял глаза на красный угол. Вася посмотрел туда вслед за ним и махнул рукой:

— Только деньги переводите на лампадное масло.

Он хотел сказать еще что-то, но встретил умоляющий взгляд матери и замолчал. Так было всегда. Эта неграмотная женщина, вся жизнь которой проходила на кухне, у корыта, возле чахлых грядок ее огородика и в сарае, где сидели куры, понимала его и сердцем была на его стороне. Но она боялась ссоры сына с отцом.

Вася замолчал и раскрыл книгу. Может быть, и не стоило трогать сегодня церковь. То, что происходит на «Треугольнике», отец в общем правильно понимает.

События на «Треугольнике» продолжали развиваться и в последующие дни. Даже массовое отравление не заставило администрацию отказаться от своих намерений. Дело ведь шло о барышах. Мазь на ядо* витом бензине пускали в производство то в одной, то в другой мастерской, потом — во всех сразу. Число отравлений всё возрастало. Женщины бились в конвульсиях, исходили кровавой рвотой, валились замертво. Товарищи вытаскивали потерявших сознание из цехов, вырывали из оконных проемов рамы, не имевшие даже форточек, выбрасывали на двор бачки с мазью, распространявшей отраву. Вышедшие на улицу рабочие вступали в схватку с полицией, приставу раскроили голову кирпичом.

Завод остановился, но происходившее на «Треугольнике» касалось не только его работниц. Заволновался весь рабочий Питер, забастовка прокатилась по многим заводам. Начали ее путиловцы.

Весь тот день они провели на Обводном. Ворота и калитки «Треугольника» охраняли усиленные наряды полиции. Городовые пронзительно свистели, размахивали шашками, оттесняя путиловцев, но ребята не расходились. Несколько раз Вася Алексеев пытался пробраться в галошные мастерские, возобновившие работу, переговаривался с резинщиками через окна:

— Бросай работу!

— Путиловский бастует!

— Мы поддерживаем вас!

Вечером Вася снова собрал молодежь:

— Давайте устроим демонстрацию!

— Давайте! — сразу подхватили ребята.

— Да нас тут немного… — оказал кто-то не совсем уверенно.

Вася нетерпеливо дернул плечом:

— Нас знаешь сколько? Не сосчитать. Кругом все наши. Тут в каждом доме путиловцы и галошницы. Начни только!

Они остановились возле панели.

— Товарищи! — крикнул Вася, обращаясь к прохожим. — Путиловцы идут на демонстрацию! Присоединяйтесь к нам! Долой капиталистов-отравителей!

Они вышли на мостовую и двинулись к Нарвским воротам. Сотни людей услышали и увидели их. И люди вслед за ними сходили с панелей. Толпа всё росла и становилась теснее.

Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе! —

затянул Вася, и его сразу поддержали десятки голосов. Песня, как сигнал и призыв, грозно взлетела над улицей и неслась к заставе. Над толпой взметнулось красное знамя. Вася не знал, откуда оно взялось. Но он не удивился. Знамя должно было появиться. Демонстрация вышла на площадь у Нарвских ворот и затопила ее. Ораторы поднялись на возвышения, и голос большевистской партии громко зазвучал в наступившей тишине. Он звал к борьбе. Он звал к победе рабочего дела.

* * *