Вася Алексеев

— Васенька! Живой, сыночек… А городовые всё ждали тебя. Вчерась и ушли только. Или позавчерась? Я уж и сбилась.

— Их счастье, что ушли, — рассмеялся Вася и поставил в угол под иконы карабин, — а то бы я сам арестовал их. Именем революционных рабочих и солдат.

Горячие дни

— Сейчас щей тебе налью. Наверно, уж отвык от горячего? И соберу бельишко переодеть… Да ты лег бы. Видать, совсем и не спал.

Мать беспокойно и радостно хлопотала, а Вася смотрел на нее воспаленными, слипающимися глазами. В кухне было натоплено, и его совсем разморило от усталости и тепла.

— Где-то вздремнул часок. Только вроде не в эту, а в прошлую ночь…

Он рассмеялся. Голос звучал так сипло, что Вася сам не узнал его.

— Революция, маманя. Не время спать.

— Так ночь уже, Вася. Как не спать? На себя ведь не похож.

— Я прилягу немножко, вы только разбудите пораньше.

Сколько недель он не ложился дома, в свою кровать? Теперь под головой была прохладная, взбитая материнскими руками полушка. Стеганое одеяло, сшитое из давно выцветших лоскутьев, легло надежной теплой тяжестью на грудь. Вася закрыл глаза, но сон, всегда охватывавший его сразу, потому что он постоянно не высыпался, сейчас не шел. Должно быть, слишком велика была усталость.

Взбудораженная память торопливо тасовала картины последних дней. Сколько было всего! Если бы понадобилось рассказать по порядку, он бы, наверное, не смог.

Вспомнилось заседание райкома в тот день, когда он расстался на рассвете с Ванюшкой Тютиковым посредине Петергофского шоссе. Тесная комната, набитая людьми. Озабоченные, встревоженные и вместе с тем торжественные лица товарищей. Представитель Петроградского комитета большевиков говорит раздельно и твердо, ударяя в такт словам ребром ладони по столу:

— Пришло время решительных массовых действий. Надо поднимать весь рабочий Питер. Не только против голода. Против царизма, против войны!

Разговор немногословный. Уславливаются, кто будет агитировать на заводах, кто в домах, кто в очередях у хлебных лавок. Все понимают, что наступает переломная пора.

Потом Вася видит себя на улице, в кипящей толпе. Женщины, закутанные в темные шали, стоят со скамеечками и корзинками в руках. Они провели в очередях всю ночь. Рабочие по пути на завод останавливаются возле очереди. Это мужья, сыновья, братья. Им не впервой отправляться на работу без хлеба, но терпения больше нет. Вася чувствует, как горячо принимает толпа его слова:

— Всем бастовать! Всем выходить на улицу! Прибавок требовать — толку мало. Дороговизна через неделю перекроет прибавку. Надо кончать с войной!

И другая толпа — огромная, края ей нет. Она бурлит перед затертыми воротами завода. Путиловский бастует, второй день он закрыт, и люди собираются здесь не затем, чтобы идти на работу. Им надо быть вместе, в этом их сила.

В зданиях у завода — войска. В угловом доме над магазином потребиловки и сзади во дворе макаронной фабрики стоят измайловцы; солдаты — в Шелковом переулке; за заводским забором беспокойно ржут казачьи кони. Но всё равно рабочие вышли на улицы, Петергофское шоссе и площадь у Нарвских ворот заполнены народом.

23 февраля[2] — Международный женский день, и на этот раз его отмечают все, мужчины и женщины вместе.

У Нарвской площади над толпой взлетают красные флаги, и городовые уже не бросаются на них. Городовых с площади точно ветром сдуло. Путиловцы рвутся на Невский, пробиваются через полицейские цепи на Садовой и Фонтанке, обходят вооруженные отряды, занявшие мосты, рассыпаются, чтобы собраться потом поближе к центру. Вечером они выходят на Литейный. Другой бурлящий поток выливается им навстречу из-за Невы. Выборгская рабочая сторона встречается с Нарвской заставой.

Вася Алексеев все эти дни среди путиловцев. Больше года прошло с тех пор, как его уволили с завода, но разве он не путиловец от рождения и разве не Путиловский завод — душа заставы? Где же быть Васе? Все приходят утром к закрытым воротам. Среди путиловцев Вася видит своих друзей с «Анчара». Они вместе, одной лавиной двинутся отсюда в растревоженный город…

Толпа бурлит у закрытых ворот. Ни одного звука не доносится с той стороны, от мастерских, чей привычный грохот всегда наполнял заставские улицы. Но почему их не пускают? Разве это не их завод?

— Эй, кто там, отворяй!

Никто не откликается, но ворота уже не могут выдержать напора, они падают, открывая дорогу на пустынный двор, и люди устремляются туда, топча пушистый нетронутый снег.

Это идут хозяева. Всё происходящее меняет свой масштаб на главах. Вчера еще говорили: демонстрация, стачка. Сегодня на устах у людей одно слово: революция.

Революция! И комитет, занимающий невысокое деревянное здание конторы по делам рабочих и служащих, получает название Временного революционного комитета. Кажется, он возник сам собой — восставшему народу нужен вожак, и вот он появился. Но Вася знает: подпольный большевистский райком позаботился о том, чтобы в комитете были верные люди.