Вася Чапаев

— Катя, слышь-ка чего скажу. Мы с тобой сызнова молодыми станем. Сыновей вырастили; Гришанька вот маненько отстал, ну да нагонит. И будет у нас с тобой одна забота — по вечерам соловьев слушать!

— Лягушек в Лягушевском овраге! — смеялась Катерина Семеновна.

Вася входил в сени, когда до него донеслись слова матери.

— Нет уж, Иван Степанович, наш черед соловьев слушать прошел, пролетел. Теперь пускай Васенька гуляет.

Слова матери больно резанули по сердцу. Он повернулся и тихонько вышел на улицу. Забравшись в самую гущину оврага, Вася сел на влажную землю и обхватил руками колени. Бестолково метались над ветлами грачи, и было в их крике что-то похожее на гомон цыганского табора.

В степи ночной костер горит,
Цыганский табор крепко спит.
Не спит цыганка молодая...

— пришла на ум Настенькина песня,

«Спи-ит!» — возразила схоронившаяся в кустах птичка.

Небо еще было золотым, а на Лягушевский овраг легли тяжелые лиловые тени сумерек.

— Тын-н-нра-а-а... — развернулась где-то гармошка.

Когда б имел златые горы
И реки, полные вина...

По тропке совсем рядом прошла веселая гуляющая компания. Затаившись, чтобы не попасть на глаза, Вася слушал чужой смех и чувствовал, как горький запах палого листа доходит до самого сердца.

КРОВЬ ВЕРНУЛАСЬ ДОМОЙ

— Видать, Андрей ваш посылочку послал. Его адрес, — сказал почтальон, вручая извещение на посылку. — Хороший у тебя сынок, Катерина Семеновна, дай бог каждому!

— Господи! — обрадовалась мать. — Хоть бы письмо подлинней написал, а то пришлет: жив, здоров да поклоны.

Мать побежала на почту.

— Больно легкая, чего уж он туда положил? — сказала она, ставя на стол зашитый небольшой ящичек.

— Чего бы ни прислал — все в дом, — возразил Иван Степанович и, разглядывая обшивку, усмехнулся: — На портянки выдали. Солдатскую вещь сразу признаешь.

Вася с Гришанькой дожидались, когда мать распорет обшивку.

Заскрипела прибитая двумя гвоздиками фанерная крышка. Отец заглянул в ящик и вытащил исподнюю рубаху в пожухлых кровяных пятнах.

— Андрюшина! Я сама шила... Ох, что же это? — помертвела мать.

— Гляди верней! — приказал отец. — Она?

— Она... признаю, — беззвучно шевеля губами, подтвердила Катерина Семеновна.

Иван Степанович встряхнул рубаху и распялил ее перед окном. Вася увидал, как солнечный свет проскользнул в слипшиеся дырочки.

У отца задрожали руки:

— Пулевые... Сгиб Андрюшка-то...

Мать медленно запрокидывалась навзничь. Вася едва успел подхватить ее одеревеневшее, негнущееся тело.

— Ой, боюсь я! Маменька! — заплакал Гришанька и полез на печку.

В сенях загремели ведра.

— Семеновна! Хвастай, какой гостинец получила! Чай, я видала, — весело заговорила, входя в избу, соседка. — Ой, чего с ней? — вскрикнула она, увидя, как Вася с отцом усаживают Катерину Семеновну на лавку.

Отец молча показал на стол, где лежала рубаха.

— Батюшки, кажись, кровяная... чья? — затряслась женщина.

— Андрея нашего, — глухо ответил Вася. Соседка, крестясь, попятилась к двери.

Страшная посылка, полученная Чапаевыми, мгновенно всколыхнула всю Сиротскую слободу. Изба постепенно наполнилась народом.

Женщины подходили к столу и, склонив головы, жалостно глядели на рубаху, как глядят на покойника, потом, крестясь, отходили к двери. Мужики садились возле Ивана Степановича.

— И за что его?

— На все воля господня...

— Мгм... где господня, а где господска: в темноте не разберешь.

— И войны нет, а в сынов наших пули летят...

— За что? — плутали мужики в сумрачных догадках.

— Слышь-ка, Иван Степанович, — обратился к отцу один из соседей. — В прошлом месяце сын мне письмо прислал. Он в тех же краях, где и твой Андрей. Крестьянство там поднялось. Помещиков жгут. Митрий писал, что из их полка будут солдат отряжать на усмирение. А кто не пойдет, того... этого самого, ну, значит... Я к тому: твой-то пошел бы на такое дело, в мужиков стрелять?

— Никогда! — крикнул Вася.

Отец замотал головой:

— Ни в жисть!

— Вот теперь и смекай... — вздохнул сосед Катерина Семеновна повернула мертвое лицо.

— А кто же рубаху-то прислал? — трудно выговорила она.

— Товаришок какой-нибудь. Може, Андрей сам его попросил перед... мгм... ну, значит, перед этим самым делом...

Скорбная нежность озарила лицо матери:

— Вспомнил, значит! Затосковал, чтобы хоть кровинкой своей в родимый дом вернуться...

Иван Степанович тяжело встал с лавки. Как бурлаки тянут груженую баржу, так он, налегая грудью на невидимую лямку, в последнем усилии преодолел несколько шагов, рухнул перед женой и, закрыв лицо свое в ее коленях, затрясся в страшном мужицком рыдании. Мужики сгрудились вокруг.

— — Степаныч, Степапыч!

— Не сдавайся, брат!

— Поддержись... — неумело утешали они.

— Не троньте его, — тихо сказала мать, поглаживая поседелые жесткие кудри мужа. — Не троньте! Само пройдет.

Вася не мог оторвать глаз от раскинувшей рукава рубахи. Короткое слово «убит... убит... убит...» стучало в виски, стараясь пробиться до мозга... Как Андрей говорил? «Не будешь помогать кровососам, они твоей крови напьются».