Василь Быков

Но ведь в Сотникове и с Сотниковым происходит что-то очень важное. Он по-прежнему тверд, стоек — поскольку это касается его самого, его жизни и смерти.

К жизни и смерти других людей отношение его в чем-то изменяется.

"Теперь, в последние мгновения жизни, он неожидан­но утратил прежнюю свою уверенность в праве требо­вать от других наравне с собой". Требовать, не слушая, не желая понять, услышать этих других. Как в хате ста­росты...

Он понимает, как жестоко ошибся с этим старым и стойким человеком. Он исполнен чувства боли и вины за судьбу Демчихи, которая обречена пойти на казнь вместе с ним.

В последние минуты свои он и себя судит судом выс­шей справедливости — и как определенную личность (за то, что он сделал, но и чего не сделал), и как одного из племени людей, которые так долго, мучительно и не прямо идут к высшей справедливости ("Сколько уж их, человеческих жизней, со времен Иисуса Христа было положено на жертвенный алтарь человечества и много­му ли они научили человечество? Как и тысячи лет на­зад, человека снедает в первую очередь забота о самом себе, и самый благородный порыв к справедливости по­рой кажется со стороны по меньшей мере чудачеством, если не совершенно дремучей глупостью").

Мы уже говорили об этом новом для Быкова психо­логическом акценте: о нравственном суде героев "Сот­никова", обращенном и на самих себя. Суди, но и сам судим будешь! Нет эпох или даже периодов, только де­лающих или только судящих. Жизнь, история непре­рывны. Однако бывают периоды, когда возрастает со­знание именно личной ответственности не только за то, что тебе досталось, но и за то, что от тебя останется идущим следом.

Через всю толщу самого себя, своих достоинств, не­достатков, оценивая и самого себя — вот как смотрит теперь Сотников на других людей. Видя то, что не за­мечал вчера, понимая то, чего не хотел понимать преж­де, потому что считал, что победить фашизм можно, лишь не считаясь с человеческими чувствами.

Он ищет глазами тех, кому мог бы оставить послед­нюю свою ласку, любовь к людям и свое последнее по­нимание. И замечает мальчишку ("Среди их безликого множества его внимание остановилось на тонковатой фигурке мальчика лет двенадцати в низко надвинутой на лоб старой армейской буденовке") — как бы повторе­ние его самого, когда ему было столько же, и был отец, "инвалид гражданской войны и часовой мастер", ко­торый твердо надеялся, "что сыну достанется лучшая доля".

"А-а-а-ай! Не хочу! Не хочу!" — от этого страшного крика Демчихи страшно стало и Сотникову. Перед кон­цом ему "так захотелось отпустить все тормоза и за­плакать". Вместо того он вдруг "улыбнулся в последний раз". Чтобы не так страшно было жить мальчишке.

"Прости, брат!" — а это уже Рыбак. Он старательно, как бы все еще помогая, услуживая своему товарищу, держит сосновый чурбан, на котором стоит поднятый к петле Сотников.

"Выкрутился, сволочь!" — недобро, вроде бы с за­вистью подумал про него Сотников и тут же усомнился: надо ли так?.. Слишком мало осталось ему, Сотникову, и времени и сил, чтобы терять это на суд над Рыбаком. Рыбак уже сам осудил себя — на страшную жизнь осудил. Это знает Сотников.

И Сотников, умирающий "агитационно", чтобы не страшно было оставаться в этом мире "мальчишке в бу­деновке", в последний свой миг совершает и еще что-то, но уже специально для Рыбака (только Рыбак это и за­метить мог).

"Подставка его опять пошатнулась в неожиданно ослабевших руках Рыбака, который неловко скорчился внизу, боясь и, наверное, не решаясь на последнее и са­мое страшное для него дело".

И тогда Сотников, "чтобы упредить неизбежное" (и упредить страшное "дело" Рыбака), сказав: "Пошел к черту!", сам толкает от себя чурбан...

Вот так повернулось то постоянное сотниковское "сам!".

Никто, конечно, и не заметил, что он "сам". Никто, кроме Рыбака. Это был последний подарок ему от пре­данного им товарища — громадный человеческий подарок, которого он, возможно, и не заслуживает.

Но Сотников уже не может поступить иначе.

Пусть хоть какое-то уважение к самому себе со­хранится в Рыбаке. Чтобы легче было ему (если сможет, сумеет все-таки!) вернуться назад: если не к жизни человеческой, то хотя бы к смерти, достойной человека.

Так, таким встал перед нами Сотников к концу повести. Над Рыбаком встал.

А каким выглядит Рыбак в этой последней ситуации рядом со своим недавним товарищем?

Да, Быков видит трагедию этого человека, который не сам выбирал себе такую судьбу: войну, жестокость. Трудные и даже страшные обстоятельства против него, до конца против. А он ли не хотел, не пытался побороть их всеми силами?

"Разве он избрал себе такую судьбу? Или он не боролся до самого конца?" С первой минуты пленения вынашивает он мысль о побеге и расплате. В нем очень даже сильно это — стремление вырваться, жить. Вот в подвале:

"Нет, на гибель он не мог согласиться, ни за что он не примет в покорности смерть — он разнесет в щепки всю их полицию, голыми руками задушит Портнова и того Стася. Пусть только подступят к нему..."