Василеостровский чемодан

«Досками не поднять», – подвинулось у Босикомшина в голове. Оглядев вокруг себя, он не увидел ничего такого, что могло бы составить орудие или просто удобство для вылавливания чемодана и поднятия на борт. Лишь образы, вышедшие из него, оседали вниз и растворялись по сторонам. Наш герой, ощущая тяжесть досады, но и осознавая освобождение от цепной реакции противопоставленных образов и ассоциаций, подошёл обратно к облюбованной каюте, до конца открыл замок, распахнул дверь, втиснулся внутрь вместе с досками и заперся изнутри.

А внутри было уютно, хотя и зябко. «Ух, а дровишек-то у меня – ещё с давешнего раза вон сколько», – Босикомшин попутно с новой радостной мыслью, поставил новые дрова к печной трубе, любовно оглядывая охапку сухих дощечек, заготовленных ещё на прошлой неделе. Мешкать не стал. Поскольку с него бесследно спал почти никчёмный каскад недавних переживаний, он деловито отщипнул несколько лучинок и сунул их вместе с бесплатной газетёнкой в печку. Затем доложил туда пять штук дощечек. Почему именно пять, а не больше и не меньше? Наш герой объясняет принятое решение особой гармоничностью данного числа применительно к огню. Он считает, будто пламя в них завязывается наиболее правильно.

Теперь обитатель собственной каюты всё тщательно уложенное поджёг. Любовно поджёг. Его влюблённый взгляд, до того падающий на стопку сухих дощечек, перешёл на пламя, окутывающее те дощечки в печи. Так, сидя на корточках возле огня, человек, не задумываясь о предмете безразборчивой любви, брал из стопки всё новую и новую любимую дощечку да совал друг за дружкой на пламя, где они, сгорая, создавали новое и более горячее пламя, столь же любимое этим человеком. «А что такого? – вопросом на никем вслух не заданный вопрос ответил он, – люблю дровишки, поскольку они сухонькие, миленькие, аккуратненкие; а ещё люблю я, когда дровишки трещат в пламени; они сгорают, а мне тепло; я люблю дровишки и я люблю их жечь – нормальная любовь».

Помещеньеце согревалось быстро. Уже и раздеваться пора. Босикомшин снял пальтишко и ощупал карманы. Они были, в общем-то, обычными, накладными. И без дырок. «Си, как из него мог ключ выпасть»? – вспомнил вдруг наш герой о недавнем происшествии у борта корабля, но без всякого сожаления. Но природное любопытство всё же защекотало в левом полушарии мозга, и токи пытливости прошли по всему телу, добавляя ему тепла помимо сожженных любимых дровишек. Впрочем, токи скоро иссякли, а взамен возникло лёгкое недопонимание выбранного им времяпрепровождения. Он вздел брови и вновь опустил их. Определённого плана и ясной нужды в каких бы то ни было действиях у Босикомшина к данному часу не оказалось.

– Согреюсь, – сказал он вслух и вставился в антикварный шезлонг рядом с печкой. Тепло мгновенно расслабило утомлённое ходьбой тело, и оно вытянулось на «длинном стуле».

Дремота взяла его и вывела на палубу. Там, дневные звёзды стали крупными и пучковатыми, а внутри каждой из них производилось, позволим себе выразиться, многомерное шевеление. Босикомшин догадался: «Ах, вот оно что! Оказывается звезда – это не единственный звук, а сама по себе уже шикарная мелодия. Значит, каждая нота не просто нота, а сложное собрание звуков – целая симфония. Значит в ней, в ноте полно всяких других ноток, и они выстраивают собой затейливые маленькие симфониетты, и так далее, одно в другом, одно в другом»…

Тем временем шевеление в звёздах, будто услужливо взбивало да уминало уютное вместилище, а оно уже объяло нашего мыслителя-сновидца, всего целиком.

ГЛАВА 6