Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Ему удавались сволочи. Но между ними и Попенковым немалая разница. Они люди. А он – нет. Перед нами нечеловеческое, нездешнее зло. Больше того: спросите любого героя повести, спросите читателя: а кто он – Попенков? Не скажут. Ибо такое зло – не только беспредельно, но и не постижимо и, по крайней мере, в книге – неодолимо. Людям оно не по зубам. Даже после крушения своих планов, рухнувших вместе с домом 14, Попенков не разгромлен. Он как бы уходит в нети, замерев на верхушке лифтовой шахты, неподвижный, незаметный, невидимый.

А потом, крича «Рурро, калитто Жиза Чиза Дронг…», взлетит и канет в сумерки. И след его развеет ветер. Но отлет не означает исчезновения. Он вернется! Вернется в Казань, в рассказ «На площади и за рекой». И ничего мудреного. Хоть и вышел он после«Дома в Фонарном переулке» – в 1967 году, но события, в нем описанные, происходят раньше – в 1945-м.

Схожее существо явится и в 1968-м в рассказе «Рандеву». Юф Смеллдищев, чьи глаза, как и у Попенкова, горят желтым огнем. Его отказываются везти машины. Он мчится на асфальтовом катке. А то – парит над землей. Не целуйте его – примерзнут губы, без крови не оторвать…

И еще: он – убийца. Он губит героя рассказа Леву Малахитова, всеобщего любимца, символ поколения «шестидесятников», под многотонной бетонной плитой. И не согрел Леву свитер на полупроводниках, сшитый для него Леви Строссом по заказу Тура Хейердала… Не выручила реакция Коноваленко и кулак Попенченко… Не отбили друзья – Вознесенский, Годар, Апдайк, Вицин, Никулин и Моргунов. Не спасла т ианственная жена Нина.

Юф Смеллдищев увлек простодушного любимца интеллектуалов из шума кабака в тишь забытой стройки, на тайное рандеву с некой особой, ищущей любви. Лева поспешил на свиданье. И узрел ее. Шикарную – в капроне, ажуре, валенке, броне. Обиженную. Вопрошающую: почему вы, Лева, гнушаетесь мною? «Почему в своих стихах не упоминаете обо мне? В ваших импровизациях я не нахожу никакого чувства ко мне. А порой… вы отталкиваете меня, а ведь я же люблю вас…» Лева слышит те же признанья и вопросы, какие его автор слышал от критиков и чинуш. То есть, по сути, от власти… В них та же ревность, злость и настойчивость.

А что же Лева? Он, как и писатель Вася – мечется между верностью себе и ледяным страхом: то восклицает: «Вы – Смердящая Дама!», то мямлит: «…ничего не имею против… но вы просите пылкой любви, а этого я не могу… насчет смердящей – беру назад… вы просто не в моем вкусе…». И не поцелую «это подвальное, тухлое, бредовое, нафталинное, паучьего племени отродье… И пусть сулит она шумную славу и манит бочонками зернистой икры, нежнейшей замшей и бесшумнейшими цилиндрами, мехом выдр и нутрий… прикоснешься к ней, и… высосет из тебя ум и честь, и юную ловкость, и талант, и твою любовь. Лучше погибнуть!» И гибнет. Под бетонной плитой. В глухонемой яме забвения, ждущей писателя, отвергшего любовь власти.

Но – что это? Урчат грузовики. Лязгают цепи и тросы. Кричат рабочие. Дикая стройка ожила. Заработавший кран поднял плиту, вызволяя Леву из могилы. Неужели спасен?

Автор не желал, чтоб Лева погиб. И вот – хеппи энд. Лева жив. Но не тот, что прежде – он очистился и прозрел для новойжизни. Похоже, Аксенов верит: «шестидесятников» не раздавить. Потом он напишет: «И как мне хотелось спасти. Всех спасти… в штормовой солнечный день».

6

И впрямь казалось, что спасение возможно.

Незадолго до «Рандеву» Аксенов по приглашению British Councilпосетил Лондон, где плясал молодежный карнавал 60-х. Другой мир, новый не только для Аксенова, но и для Запада. Писатель ощутил себя внутри фильма Антониони «Фотоувеличение»[85]. Swinging Лондон потряс его. Он радостно подставлял лицо хмельному, солнечному ветру. «Вдоль бесконечных рядов толкучки бродили парни и девочки со всего мира и в пабах и на обочине пили темное пиво "Гиннес" и говорили, бесконечно говорили о своей новой новизне. Тогда у меня была в руках хиппозная газета IT[86], и я переводил оттуда стихи про Портобелло-роад…»

Нынче всё это в порядке вещей. Гитары, «Гиннес», споры, пестрота одежд и точек зрения. А тогда «дети цветов» с лозунгами flower power!и  make love not war!, разноцветье, веселье, открытость их маскарада были внове и на Западе, и пленили писателя, прибывшего из мест, где брюки на женщинах и бороды у мужчин были темами карикатур. Наверное, коллега Софронов, забредши на Портобелло-роад, отвернулся бы от «инфантильного сборища» и двинулся по ленинским местам Лондона. А коллега Аксенов сборищем этим упивался. Ощущал себя «свободным творцом», достойным свободы. Постоянной, а не выдаваемой по капле выездной комиссией. Об этом он мог лишь мечтать. Но знал: мечта сбудется. И скоро люди, живущие по обе стороны железного занавеса, обнявшись, станцуют под Sentimental Journeyи  Sent Louis Blues.

А мечту расплющили танки, когда, как он пишет: «Единодушное Одобрение… оккупировало братский социализм… Советская армия! Встать! Лицом к стене!»