Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

– Олл райт, гайз! – удивительно молодым и радостным голосом пропел барабанщик. – «Сентиментальный Джон» для паренька! Поехали. – И он отстукал своими палочками это самое вечное: раз-два-три-четыре… Gonna make a sentimental journey… Gonna set my heart at eas… Gonna make a sentimental journey, to review old memories…

Нежно, хоть и с хрипотцой, пропела труба, и барабанщик звонко тюкнул по тарелке…

По переходу – от «Парка» к провиантским складам – неспешной, легкой походкой прошел в канадском малахае сентиментальный Джон. Музыканты, похоже, неплохо его знали и улыбались ему. Следуя между мной и оркестром, он как бы слегка задел меня перекинутой через левое плечо сумкой Carnaby, на миг замер, хлопнул по-свойски, извиняясь, по плечу… Но что за дела! Тут-то и мне он показался прикольно знакомым! То ли Лева Малахитов спешит на «Рандеву». То ли Вадик Раскладушкин готовится сказать «изю-ю-юм». То ли сам Джон Грей-ловкач-повеса пожаловал… А он, пошаркивая прочнейшими английскими ботами, проследовал дальше, ловко срезав угол, повернул и исчез. И кончилась музыка.

– А вы, ребята, часом не знаете Володю Телескопова? Он у вас разве не дует в геликон?

– Знаем, – ответил барабанщик. – Только он не Вова. Он Телескопов Константин Владимирович. Костик в Поти остался. Томка в Москву не пустила. Грит: нечего. Грит: обойдешься. А Володя-то умер. Умер в 2000 годе.

Что ж было делать? Вы пошли к метро. Я – к себе…

Часть III

Ожог

Глава 1

Роман как способ жить

1

– Говно?

– Говно.

– Так и сказал?

– Да.

– Зачем?

– Никто не знает.

– Они же дружили!

– Вот именно, – сказал мне Анатолий Гладилин. – Вот именно! Аксенов и Бродский дружили. Теперь – ситуация: Вася передает за границу «Ожог» – свой главный роман 70-х – и издатели интересуются (им так положено – запрашивать мнение экспертов, а Бродский тогда считался наиглавнейшим специалистом по современной советской литературе)… Так вот, они спрашивают: что Бродский думает о книге – а тот отвечает им просто: говно.

– Анатолий Тихонович, все мы знаем, как много легенд ходит в литературной среде.

– Это рассказал мне Аксенов. А ему – друзья в американском издательском бизнесе.

Помните сцену в романе «Скажи изюм»? Главный герой – фотохудожник Максим Огородников приезжает в Америку и пытается узнать о судьбе своего, засланного за границу альбома «Щепки». А Даг Семигорски – глава издательства «Фараон», готовившего сборник к печати, ему и объясняет: мы, мол, решили с изданием обождать. Почему? – интересуется Макс. А потому, что ваш друг Алик Конский сказал, что «Щепки» – это говно. «Вообразите мое изумление, Макс… – говорит издатель в «Изюме». – Я переспрашиваю – говно в каком-нибудь особом смысле, сэр?…Нет, просто говно, говно во всех смыслах, a piece of shit…»

Конечно, Макс Огород и Алик из книги не копии Аксенова и Бродского из жизни, а «Скажи изюм» не мемуары. Но Гладилин считает, что в художественном изложении истории альманаха «Метрополь» переданы именно слова Бродского о романе его друга.

Здесь важно пометить, что эти слова, точнее, словоне зафиксировано ни в одном документе, и я лично не слышал его (или о нем) из уст американских издателей. Но рассказывали мне эту историю не один, не два и не три друга Аксенова. И они – люди опытные и, без сомнения, порядочные – делали это явно не по минутной прихоти. А значит – пройти мимо этого фрагмента отношений двух ярчайших звезд нашей литературы было бы ошибкой.

«Представьте, – объяснил мне Гладилин, – мы с вами сидим в Москве и вы говорите о моей книге что-то вроде того, что сказал Бродский об "Ожоге". Я злюсь. Но, во-первых, могу вам ответить, а во-вторых, ваш отзыв вряд ли на что-то повлияет. По крайней мере – мы с вами в равном положении. А там было иначе. Бродский – в Штатах… А Аксенов – в Москве. И у него проблемы. Еще не ясно, чем всё кончится, куда он уедет: на восток или на Запад».

Существовало неписаное правило: эмигранты в то время, если писатель или другой какой человек оставался в Союзе, независимо от личных отношений, старались либо его поддерживать, либо молчать. Чтоб не навредить. Все знали: он ни от чего не застрахован, а нам, напротив, ничто не грозит. А Бродский это правило нарушил.

Почему? Знает он один.

* * *

В 2005-м журналист Антон Желнов спросит Василия Павловича: «Вы говорили, что есть человек, о котором вы никогда не будете писать, – это Иосиф Бродский. Почему?»

– Я не могу относиться к нему беспристрастно, – ответит писатель, – ведь он мне сделал много плохого в жизни. Я признаю, что он поэт. И с меня этого достаточно.

А в бурных 60-х Аксенов и Бродский и впрямь дружили. После возвращения поэта из ссылки Аксенов праздновал день его рождения в знаменитых «полутора комнатах» в Ленинграде.