Василий Буслаев

– Король просил передать тебе, Божественный: если ты ему друг, тогда открой ворота Константинополя, а если недруг, то Конрад оставляет за собой право действовать по своему усмотрению, – сказал в заключение старший посол.

Вскоре стало ясно, что слова Конрада не расходятся с делом.

Крестоносцы принялись грабить предместья великого города, беспощадному погрому подвергся загородный дворец императора.

Мануил, скрепя сердце, известил Конрада, что он согласен впустить его в столицу с небольшой свитой.

«Недоверие порождает ответное недоверие, – ответил на это Конрад. – Я войду в Константинополь только в сопровождении двух тысяч своих рыцарей и всей королевской свиты».

Мануил собрал на совет своих вельмож и военачальников.

– Конрад диктует мне условия, – сказал василевс. – На данное время мы еще можем помериться силой с немцами, но с приходом французских рыцарей рати крестоносцев будут нам не по зубам. Что будем делать?

Первым взял слово логофет дрома:

– Дабы выиграть в большом, надо уступить в малом, повелитель. Лучше впустить в столицу Конрада и его свиту, но при условии, что в тот же день немецкое войско начнет переправляться через Боспор в Азию. Пусть наши боевые корабли ушли в плавание, но у нас много и грузовых судов.

Василевс одобрительно кивнул, ему понравились мысли логофета.

Военачальники же советовали Мануилу не пугаться угроз Конрада и приближающихся французских крестоносцев, поскольку стены Константинополя неодолимы ни со стороны суши, ни со стороны моря. Гарнизон столицы достаточно многочисленен, чтобы успешно обороняться от любого вражеского войска.

Все прочие советники панически боялись крестоносцев и единодушно стояли на том, что их нельзя впускать в Константинополь. Это единодушие высших сановников Империи вынудило василевса быть неуступчивым в переговорах с Конрадом. Мануил решил не впускать в столицу германского короля.

Мануил распустил совет, сказав, что вечером он все обдумает еще раз в одиночестве и утром следующего дня объявит приближенным свою волю.

Когда последние звуки затихли, затерялись в дальних залах и переходах огромного дворца, когда стихли за дверью шаркающие шаги евнухов и топот сапог сменившегося караула, василевс остался один в своей просторной опочивальне, освещенной пламенем светильника.

Этот огонек будто магнитом притягивал к себе взгляд василевса. Среди холодной темноты, притаившейся по углам, среди беззвучия и неподвижности этот язычок пламени казался неким средоточием тепла и света, средоточием жизни.

Мануил покинул ложе и босиком приблизился к подставке, на которой стоял светильник. Он был наполнен превосходным оливковым маслом, поэтому не чадил и горел ровным ярким пламенем.

«Сейчас я усну, а этот огонек всю ночь будет гореть безмолвно и безропотно, – подумал василевс, – как покорный слуга. Слуга?.. Нет! Огонь покорен лишь до поры. Стоит за ним не углядеть, и огонь пожрет все вокруг, кроме камня и железа! Уничтожит и того, кто дает ему жизнь, – человека. Все-таки как жалок человек, полагающий, что он укротил море и пламя, заставил служить себе ветер. Подлинное могущество имеется у слепой ярости урагана, у разбушевавшегося пламени, у шторма, выбрасывающего на берег корабли!»

У Мануила было плохое настроение, и никакие отвлеченные мысли не могли избавить от него василевса.

Завтра Мануилу придется впустить в столицу крестоносцев, к неудовольствию знати и к собственному неудовольствию. Конрад хоть и сомнительный, но все же союзник Мануилу. А вот французский король – верный вассал Римской Церкви. С ним лучше вести переговоры без Конрада.

Мануил вернулся на ложе и долго лежал без сна, вновь и вновь все обдумывая и взвешивая. Наконец василевс повернулся на бок и закрыл глаза.

На рассвете императора разбудил спальничий и оглушил его известием – немцы в Константинополе!

* * *

Стены и башни, окружавшие Константинополь с той поры, как этот город стал столицей Восточной Римской империи, и до воцарения династии Комнинов, перестраивались несколько раз.

Стена со стороны моря и со стороны бухты Золотой Рог основательно перестраивалась дважды. Сначала при императоре Юстиниане Великом, при котором Империя ромеев достигла наибольшего могущества, потом при императоре Ираклии, когда столице ромеев грозило нападение флота воинственных арабов. Впоследствии эту стену лишь подновляли и надстраивали некоторые из башен для лучшего обзора морских далей.

Стена, окружающая Константинополь со стороны суши, перестраивалась четыре раза по той простой причине, что городские кварталы неизменно расширялись. Это расширение городской площади происходило лишь в юго-западном направлении, поскольку с других сторон Константинополь омывают воды Мраморного моря.