Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте

Липкин в мемуарах подробно описывал подготовку официальной процедуры. Утверждал: «Хлопоты легли на меня. Союз писателей представляет собой министерство, и доступ к тем, кто все решает, не так-то прост».

Согласно Липкину, хлопотать пришлось о многом. Еще до войны писательское руководство установило своего рода иерархию погребальных церемоний, и гражданскую панихиду на этот раз «провели – таково было решение – по пятому, предпоследнему разряду: в одной из больших комнат Союза писателей. Но и этого надо было добиваться: Союз писателей определяет не только обстоятельства жизни, но и обстоятельства смерти своих членов. Дать или не дать объявление о смерти в “Вечерней Москве”? Дать или не дать некролог в “Литературной газете”? И каких размеров? И какой тональности? С портретом или без портрета? Со статьей видного писателя под некрологом или без такой статьи? Кому выступить на гражданской панихиде? На каком кладбище – по степени могильной престижности – хоронить?».

По словам мемуариста, контролировал ситуацию представитель партийной организации ССП – Тевекелян. Ему Липкин и «представил список писателей, выразивших согласие произнести речь на панихиде: Эренбург, Паустовский, Каверин».

Окончательное решение, как подчеркнул мемуарист, принимал К.В. Воронков. Малоизвестный прозаик и драматург, он был тогда литературным функционером высокого ранга – секретарем ССП, ответственным за решение наиболее важных организационных проблем.

Ему Липкин, по его словам, передал и написанный совместно с Эренбургом некролог. Воронков же ответил, что текст будут редактировать, после чего отправят в «Литературную газету». Удивленный автор «спросил:

– Неужели Эренбурга надо в этом случае редактировать?

– Его-то и надо, – отрезал Воронков и улыбнулся беззлобно».

На другой день, если верить Липкину, он узнал ранним утром, что некролог – после редактуры – уже отправлен в газету «Советская культура» и «Литературную газету», а «гражданская панихида состоится в конференц-зале Союза писателей».

Отметим, что здесь в мемуарах противоречие, хоть и не принципиальное. Ранее мемуарист утверждал, что гражданскую панихиду, согласно решению литературного начальства, «провели в одной из больших комнат СП», т. е. «по пятому, предпоследнему разряду». В общем, унизили Гроссмана посмертно. Однако, по словам Липкина же, использован был конференц-зал – главное помещение в здании. Да и некролог послан в редакции авторитетных изданий. Отсюда следует, что обошлось без унижений.

Вероятно, мемуарист опять увлекся повествованием и – не заметил несуразицу. Зато из рассказанного далее следовало, что Каверину и Паустовскому было запрещено выступать на похоронах. В 1986 году объяснение не требовалось: оба слыли тогда либералами.

Однако версия Липкина опять вымышлена. Нет оснований полагать, что в 1964 году Воронков рискнул бы запретить классикам советской литературы – Каверину и Паустовскому – выступать на похоронах Гроссмана. Скандал прогнозировался.

Прагматика версии понятна благодаря контексту. Мемуарист настойчиво подчеркивал, что вел переговоры с лучшими советскими писателями, они хотели выступить на траурной панихиде, но из трех позволили только одному. Похоронная цензура.

Список выступавших составил Воронков, с Липкиным не советуясь. Это подверждается материалами личного дела Гроссмана[172].

Вопрос о выборе кладбища, согласно Липкину, отложили в связи с кремацией, ведь урну с прахом родственники могли получить только через день. Ну а далее он сообщил: «На гражданскую панихиду пришло, на глаз, около ста человек, все больше литераторы и их жены, читателей было мало».

Липкин не объяснил, почему «читателей было мало». Контекстом его мемуаров и так подразумевалось: Гроссман – писатель гонимый, практически не печатавшийся в последние годы, о нем и тогда уже многие забыли.

Реальная причина гораздо проще. Заметку о похоронах газета «Известия» поместила 16 сентября 1964 года, когда прошло около суток после смерти Гроссмана, и до начала траурной церемонии оставался лишь один день[173].

Многие из гроссмановских читателей попросту не узнали заблаговременно о дате похорон. Опять же, назначили гражданскую панихиду на четверг, будний день. Большинство москвичей не имели возможности уйти с работы, чтобы 17 сентября к 11 часам оказаться у здания ССП.

Однако вовсе не обязательно было назначать похороны на 17 сентября. Трое суток после смерти – минимальный срок. Руководство ССП могло бы отложить траурную церемонию до выходного дня. Так нередко и поступали. Соответственно, возросло бы количество заблаговременно извещенных о гражданской панихиде и получивших возможность там присутствовать.

Откладывать не стали. Вот отсюда и следует, что с траурной церемонией старались покончить скорее, известив о ней по возможности меньшее количество потенциальных участников. Кстати, заметка, опубликованная 16 сентября, небольшая, размещена в нижнему углу последней страницы, сразу и не заметить.

В остальном же все как обычно, по стандарту. Текст – в траурной рамке: