Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Однако недальновидным оказался и Гроссман. По крайней мере, в области планирования иностранных изданий.

Шесть лет минуло после смерти автора, когда за границей была издана крамольная повесть «Все течет…». Вряд ли Гроссман столь долгий срок планировал. А почему именно так получилось – нет объяснений.

Что до романа, то Гроссман, как явствует из воспоминаний Липкина, полагался на его помощь, но публикация романных глав началась лишь в 1975 году. Более десяти лет минуло после смерти автора. И опять непонятно, почему срок так долог.

Кстати, от начала журнальной публикации глав «Жизни и судьбы» до выхода первой книги в Лозанне еще пять лет минуло. Но тут мемуаристами предложены хоть какие-то объяснения. Речь шла о том, что в аспекте собственно литературном роман не заинтересовал издателей, а политической новизны там не было.

Первым такую версию предложил Липкин – в уже цитировавшемся послесловии к своим мемуарам. Заявил не без пафоса: «Пять лет зарубежные издатели русской литературы отказывались опубликовать “Жизнь и судьбу”, как мне стало известно, потому что, по их мнению, роман о Второй мировой войне теперешним читателям будет неинтересен, а о лагерях уже написал Солженицын».

Что за доброхоты безуспешно хлопотали с 1975 года, какие «зарубежные издатели» гроссмановский роман «отказывались опубликовать», когда и откуда «стало известно» Липкину «их мнение» – не сообщалось. Разумеется, мемуарист, в отличие от историка литературы, не обязан сказанное аргументировать и ссылаться на источники приводимых сведений. Но без этого любая версия – беллетристика.

Отметим еще, что ни одно из существующих изданий романа «Жизнь и судьба» нельзя признать текстологически корректным, включая и выпущенное «Книжной палатой» в 1989 году.

Да, в редакционном предисловии сообщается, что публикацию готовили по рукописям Гроссмана – беловой и черновой. Но там лишь пересказано суждение Липкина об экземпляре, переданном Лободе: «Я увидел этот черновик, густо исправленный хорошо знакомым мне мелким почерком. Сопоставление некоторых – на выбор – страниц с сохраненным мною беловиком, показывает, что черновик окончательный».

Именно Липкин и заявил, что Лободе достался черновик, по содержанию не отличавшийся от беловой рукописи. Прав ли, нет ли, но это лишь суждение писателя, воспроизведенное редакцией «Книжной палаты». А текстологу, прежде чем такое сказать, нужно многое доказать. Выборочное «сопоставление» – не метод. Потому и результат нельзя считать аргументом.

Липкин, понятно, не текстолог. С него и спроса не было. А вот редакторы, готовившие новое издание, декларировали, что решают задачи текстологические. При этом в редакционном предисловии тоже нет развернутой аргументации. Значит, не похоже, чтобы получили читатели в 1989 году «выверенное по авторской рукописи полное издание».

Похоже это на редакторский произвол, узаконенный в СССР. Кстати, другие издательства тиражировали позже гроссмановский роман как по книжной публикации, так и по журнальной[26].

В общем, все перечисленные выше проблемы не решены. А еще, вопреки сложившемуся на исходе 1980-х годов мнению, нет ясности ни с отправкой, ни с доставкой повести и романа Гроссмана заграничным издателям. Свидетельства мемуаристов разрозненны и противоречивы.

Последнее, впрочем, относится не только к повести и роману. Биография автора загадочна в целом.

Судя по списку публикаций, Гроссман преуспевал. В периодике регулярно печатался, книги постоянно издавались. И вдруг – радикальное изменение: вполне благополучный советский классик стал автором романа, объявленного антисоветским.

Мемуаристы объясняли, что именно такой итог закономерен. Потому что Гроссман был чуть ли не всегда гонимым.

Например, есть мнение, что еще с начала 1940-х годов Сталин невзлюбил Гроссмана. Трижды лично вычеркивал из уже подготовленных списков лауреатов Сталинской премии[27].

Есть мнение, что и преемник – Н. С. Хрущев – тоже невзлюбил опального писателя. Так и не стал тот лауреатом, хотя Сталинскую премию в Ленинскую переименовали[28].

Ну а после конфискации романа, согласно мнению ряда мемуаристов, Гроссман практически лишен был возможности печататься. От лютого безденежья редактурой зарабатывал[29].

Списку публикаций все это не соответствует. Но противоречия в источниках – не редкость. Странным может показаться, что их литературоведы игнорировали.

Парадоксы историографии

О Гроссмане после издания арестованного романа очень много написано. Даже краткий обзор публикаций мог бы стать темой исследования.

Так, подробно изучалась поэтика гроссмановской прозы, идейные поиски автора и т. д. Однако результаты этих исследований не относятся непосредственно к биографии[30].

Весьма интересны результаты публицистического осмысления наследия Гроссмана в контексте политических реалий 1980–1990-х годов. Но это опять не относится непосредственно к биографии[31].