Василий I. Книга первая

Василий подвесил их к луке седла на ременных петлях, стараясь не поломать щегольских, на лиру похожих хвостов. Тушки птиц были тяжеленькие и плотные — словно литые, перо на них нежное, но столь прочное и густое, что под ним с трудом прощупывалось теплое еще тельце, — можно поверить, что в таком одеянии в любую стужу зимой косачи преспокойно ночуют в сугробах, нырнув в них с высоких веток берез. У птиц еще не остыли рубиново-красные надбровные дуги, и не хотелось думать, что глаза под ними, затянутые белесыми пленками, мертвы. А видя, как беспомощно и безвольно замотались в сыромятных тороках головки косачей, Василий вдруг пережил острый укол жалости, которая, однако, исчезла сразу же, как только вернулся азарт охоты при виде перевесов — простых тонких сетей, перегораживающих всю просеку, через которую летят на озеро птицы. Княжеские охотники сидели в скрадках с веревками в руках, Подкарауливали дичь. Василию самому захотелось испытать удачу. Боброк неохотно, но согласился подождать его.

Не слезая с коня, Василий притаился в чащобе, приняв из рук молодого, чуть старше княжича, охотника пеньковый конец ловушки. С тяжелым ритмичным посвистом маховых крыльев пронеслись над головой, минуя перевесы, три кряковые — впереди скромная уточка, за ней два соперничающих сизоголовых с яркими манишками на груди и кольцами на шее селезня. Провожая их взглядом, Василий чуть не прозевал большую стаю разнопородных уток — чирков, шилохвостей, серок.

— Чё же ты спишь? — грубо крикнул молодой охотник.

Василий вздрогнул, дернул веревку, пропущенную на вершине дерева через векшу — деревянный блок. Гладкий длинный шест обрушился вниз, сетью накрыло часть стаи, а спасшиеся утки панически взмыли вверх и сразу же нырнули за лесную гриву.

Утьвы была прорва, особенно кряковой. Василий решил взять несколько собственноручно пойманных селезней, ярких в своих брачных нарядах, и тут обнаружил с похолодевшим сердцем, что в азарте охоты потерял тех четырех косачей, что дал ему Боброк: видно, оборвались они, только окровавленная и с побитыми перышками головка одного из них уцелела в тороке. От других остался лишь прилипший к влажным ремешкам пушок. Как же так? Растяпа! Слезы сами собой брызнули из глаз. Сквозь влажную пелену он увидел, что Боброк и молодой охотник смеются, сразу же представил себя со стороны — разодетого и вооруженного, будто настоящий рыцарь, верхом на невиданно дорогом коне — и устыдился. Протер глаза, попросил:

— Дмитрий Михайлович, не говори никому, а то засмеют.

— Могила, княжич! — заверил Боброк, а молодому охотнику погрозил плеткой, на что тот сделал вид, будто и не видит ничего, и не слышит — занят исключительно своими ловецкими заботами.

А на потешном лугу в государевом займище охота была в самом разгаре. Еще издали заметили Василий и Боброк делающих ставки — взлеты на верхи — княжеских и боярских соколов.

На выезде из леса встретил всадников Дмитрий Иванович. Он был на своем любимом светло-сером коне. Седло под великим князем обито чистым золотом, стрелы все позолочены и с узорами. Золотая тесьма, свитая кружевами, украшала накинутый на его плечи кожух. Малинового цвета сафьяновые сапоги вдеты в массивные серебряные стремена. Василий залюбовался отцом, и опять сладко кольнуло сердце: «И я когда-нибудь буду таким!» А отец, видно, беспокоился, больше посматривал на дорогу, чем занимался охотой, и Владимир Андреевич Серпуховской обогнал его по числу добытых лебедей, гусей и уток. Это сразу ревниво заметил Василий, попросил отца:

— Дай Крапчатого!

Поразительный по стройности своего сложения и высоте полета кречет был привезен с далекого Севера. Помытчик — княжеский ловец, освобожденный за исключительность своего занятия от всех податей и налогов, — долго скитался в неведомых краях, прежде чем сумел добыть невиданную птицу. Вез с превеликими осторожностями в особом коробе, обитом изнутри мехом, чтобы сокол не повредил крыльев, которые имели у него в размахе два аршина с тремя вершками — больше, чем раскинутые руки Василия. Дмитрий Иванович отдал за него помытчику две избы и корову, да и то потому лишь, что великий князь, — со всех иных за Крапчатого побольше бы пришлось.