Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века

Генетически, в смысле формы, книги Розанова восходят <…> к «Дневнику писателя» Достоевского. Здесь та же жанровая и тематическая чересполосица, создающая, однако, как показал В. Шкловский в своей ранней брошюре о Розанове, своеобразный эффект стилистического единства. Но в сравнении с «Дневником писателя» розановский «дневник» отмечен особой чертой. В его авторе «происходит разложение литературы». Розановское «я» не желает быть служителем мысли и образа, не желает приносить себя в жертву развиваемой идее. Розанов прислушивается к музыке мысли, музыке, сообщающей мысли характер художественного феномена. В результате успех выражения нередко идет в ущерб выражаемому. Розанов передает мимолетное настроение своего «я», как бы хватая мысль за хвост, стремясь до предела сократить расстояние между «я подумал» и «я записал». Однако в запечатлевании «я подумал» содержится такой безотчетный каприз, такая беспредельная ирония по отношению к фактам, что отделить розановскую склонность к солипсизму от склонности к эпатажу («Какой вы хотели бы, чтобы вам поставили памятник? — Только один: показывающий зрителю кукиш») бывает порою невозможно [ЕРОФЕЕВ Вик. (I)].

Будучи в Духе «идейным» традиционалистом и декларативным охранителем,

Розанов-критик начался как славянофил, пошел за писателями, образующими «единственную у нас школу оригинальной мысли»[147]. Он называл своими наставниками И. Киреевского, А. Хомякова, Константина и Ивана Аксаковых, Ю. Самарина, Ап. Григорьева, Н. Данилевского, К. Леонтьева. С Н. Страховым его связывала личная дружба [ЕРОФЕЕВ Вик. (I)].

У своих единомышленников[148] славянофилов, «почвенников» и иже с ними Розанов находит кладезь добродетелей, в то время как у прогрессистов: либералов-«западников», революционных демократов, социалистов и проч., по его мнению, имеется множество недостатков и пороков, включая жульничество и эксплуататорство. Вот, например, такой пассаж: