Василий Шуйский

Дьяк выступил вперед и весьма отчетливо, ясно и внушительно прочел уже известный нам приговор Думы о том, чтобы ни Марине, ни сыну ее Ивану — не присягать, а выждать, на чем положат старшие города с Москвою вместе.

Марина выслушала все, потом поднялась и, прямо глядя в очи боярину, сказала:

— Не признаете меня царицей и сына моего царевичем, так отпустите меня отсюда… Найдутся люди, которые пойдут за мною и останутся верными и мне и сыну моему!

— Дума положила, — спокойно ответил старый боярин, — до времени тебя и сына твоего отсюда не выпускать; а чтобы зла никто вам никакого не учинил — взять тебя и сына за приставы.

— Изменники! Злодеи! Предатели! — воскликнула Марина, подступая к боярину и сверкая злобными очами. — Как смеете вы мной распоряжаться? Я не хочу здесь быть! Я сейчас…

— Не выпустим! — спокойно сказал боярин. — Не круши себя напрасно.

И без поклона повернувшись к дверям, он вышел из комнаты. А Марина, вдруг утратив всякое самообладание, бросилась на скамью и, ломая руки, залилась слезами злобы и отчаяния.

— Игрушка злой судьбы! Несчастная, покинутая всеми, всеми забытая, всеми презренная!.. Что осталось мне еще в жизни?.. Неужели я дам собою помыкать этим неучам, этим… Неужели дождусь того, что они станут за меня торговаться и предадут меня и сына тому, кто больше даст за меня и за него?.. Нет! Клянусь — нет! Я не дам им над собою тешиться… Я сумею задушить мое дитя и заколоть себя!..

И она поднялась с лавки трепещущая, бледная, страшная, как тигрица, у которой хотят из логовища похитить ее тигренка… Поднялась, обвела кругом сверкающими очами, как бы отыскивая чего-то, — и вдруг в глаза ей бросился крошечный, тщательно свернутый в трубочку лоскуток бумаги, лежавший на полу у порога входной двери. Марина подняла его и прочла следующие строки, написанные по-польски:

«Дума решила одно, а я — другое. Сегодня, в полночь, приду к тебе через тайник твоей опочивальни. Тебе нет выбора: или со мною, или в могилу! Значит, сговоримся.

Доброжелатель»

.

— О! Кто бы ты ни был, — прошептала в страшном волнении Марина, — ты все же мой спаситель — спаситель моего сына! Еще мгновенье, и я бы наложила руки. О ужас! Нет, пусть он живет на месть врагам, пусть я живу на месть и на мученье всем жестоким, бездушным людям! Да, да, мы сговоримся с тобою, мой спаситель! Кто бы ты ни был, хоть бы воплощенный дьявол, я тебе протяну руку и пойду с тобою рядом!..

И снова совладав с собою, она стала терпеливо ожидать полуночи, то ободряя своих приближенных женщин, то сидя у колыбели сына…

Когда же время стало близиться к полуночи, она вынула из ларца два пистолета, богато украшенных золотою насечкою, осмотрела их опытным взглядом, подвинтила кремни, подсыпала свежего пороха на полку и положила их под одеяло, около подушки. Затем она сняла со стены и надела на пояс небольшой венецианский ножик, с которым в последнее время никогда не расставалась. Она скрыла его в складках платья и спокойно, решительно стала ожидать своего полуночного гостя.

И точно: чуть прокричали где-то первые петухи, Марина услышала осторожные шаги за стеною на потайной лесенке, потом дверка чуть-чуть скрипнула, ковер, которым она была прикрыта, заколебался, приподнялся, и из-под него как из-под земли выросла стройная и крепкая фигура атамана Заруцкого. Покручивая длинный ус и снимая с головы малиновую бархатную казацкую шапку, он смело и нагло глянул в очи Марине и сказал по-польски:

— Не чаяла меня видеть, наияснейшая панна?

Марина содрогнулась от звука его голоса и невольно отступила на шаг назад: слава разбойничьих подвигов и жестокости Заруцкого всегда внушала ей отвращение к нему.

— Что тебе нужно от меня, Иван Мартынович? — сказала она, стараясь придать своему голосу как можно больше твердости.

— От тебя мне ничего не нужно. Да я-то тебе нужен!.. Один я у тебя остался защитник и покровитель; так хоть и не мил тебе, а все меня не миновать…

— Что за загадки? Говори яснее! — строго сказала Марина.

— Изволь. Сапега подступает к городу: он к Жигмонту перешел и требует, чтобы ему бояре сдали город и выдали тебя и сына твоего…

Марина вздрогнула и гордо выпрямилась:

— Никогда живой не дамся! — произнесла она горячо.

— Постой; не все еще! Бояре не Сапеге тебя хотят отдать, а тому, кто будет избран царем на Москве. Здесь, посидишь за приставами, там тебя сгноят в тюрьме и с сыном.

— Молчи, проклятый! Говори, чего ты хочешь? Говори!

— Чего хочу? Мне смута люба! Привык я к ней! Мне неохота ворочаться в наши станицы. Гуляй душа на воле! Вот я каков! Либо волюшка — либо с плеч головушка! Возьми меня — не выдам ни сына, ни тебя! Будешь Русь мутить его именем — именем государя Ивана Дмитрича, Дмитриева сына!

Марина схватилась за голову обеими руками, как бы стараясь подавить в себе что-то страшное.

— Согласна, что ли? Чай, лучше умереть на воле, чем с сыном жить в тюрьме.