Василий Шуйский

Занемог Иван Васильевич. Душевная немочь передавалась телу, и, чувствуя, как берет над ним верх злое лихо, позвал дьяка Андрея Щелканова, велел завещание писать. Оставлял свое царство Иван Васильевич скорбному здоровьем и умом сыну Федору, в совет ему написал ближних людей: князя Ивана Федоровича Мстиславского, князя Ивана Петровича Шуйского, истинного воеводу, Никиту Романовича Юрьева и своих любимцев — Бельского, Бориса Годунова…

— Себя тоже припиши, — приказал Грозный.

Тайны из своего завещания царь не делал, и не много понадобилось времени, чтобы двор превратился в омут, полный бесами.

В ту пору, после славной победы князя и воеводы Ивана Петровича, все Шуйские были в славе и у народа на языке.

Богдан Федорович Бельский позвал в гости Василия Ивановича и подарил чудесного валашского коня.

— Скакать тебе, князь, далеко и скоро!

На пиру никаких особых слов не сказывал, но провожал задумчиво.

— Боюсь за царевича Федора Ивановича, ангельская душа, но как бы сам черт не оказался возле его уха.

Шуйский перекрестился, и Бельский перекрестился, и спросил:

— Хочешь, с Нагими тебя сведу ближе? Вернее, чем они, у государя ныне слуг нет… — и шепнул, поблескивая глазами: — Я у волхвовицы Унай спрашивал о царице, сказала: родится сын.

На другой день князь Василий Иванович ездил в Симонов монастырь. Выходя из храма, нос к носу столкнулся с Борисом Федоровичем Годуновым.

— Бельский, говорят, коня тебе подарил?

— Уж очень хороший конь! — Василий Иванович изобразил расстроенную озабоченность. — Подарки любят отдарки! У меня таких лошадей не водится.

— Держись старых друзей — и будут, — посоветовал Годунов.

— Истина глаголет твоими устами! — вдохновенно сказал Шуйский, помаргивая глазками.

Дома разгоревался: в какую сторону позволить перетянуть себя?

Бельский ныне ближе к царю, обошел Годунова, но ведь они — старые приятели. Им сговориться недолго.

Решил повременить: не показываться ни царю, ни его близким слугам.

Вот тогда и громыхнули небеса над его головой. Так громыхнули — звоном уши заложило, глаза — тьмой.

В обеденный час явился в дом к Василию Ивановичу Шуйскому дьяк Фролов с дюжиной детей боярских и отвез на Пыточный двор.

Огонь в застенке не горел, палачей не было, но князя оставили здесь, пока одного.

Сидел перед дыбой, возле которой на двух столах лежали клещи, иглы, молотки для дробления костей, ножи, от крошечного до чудовищных тесаков, набор пил.

Страха Василий Иванович не чувствовал. Он ничего не чувствовал: не метался даже мыслями, ища спасения. Пришел его черед.

Солнце перебирало лучами в высоких, под самой крышей, оконцах, минул час и другой. Никто не приходил. Знать, это тоже пытка.

Василий Иванович, прикрыв глаза, читал молитву Богородице, не крестясь, не считая. Читал и читал, то поражаясь словам, то теряя в них смысл…

Засовы разомкнулись стремительно. Стремительно вошел дьяк Фролов. Василий Иванович торопливо договорил про себя молитву до конца, поднял глаза. Рядом с Фроловым стояли братья: все четверо.

— Государь налагает на тебя опалу, — сказал Фролов, — но по милости своей отдает тебя на поруки твоим братьям.

Василий Иванович, слушая приговор, встал. И продолжал стоять.

— Берите же его! — сказал Фролов братьям.

Андрей и Дмитрий подошли, помялись, но взяли его под руки, повели, Александр с Иваном семенили с одной и с другой стороны. Василий Иванович повернулся к Фролову.

— А можно мне в Шую поехать?

— Ты в полной воле своих братьев, — сказал дьяк.

…Отчего прогневался великий государь, братья угадать наверняка не умели. Годунов оговорил, Бельский?.. А может, ни тот, ни другой, а донесли Грозному со стороны, дескать, оба его любимца ищут в Шуйском опору, для будущей дворцовой собачьей грызни. Но, может быть, царь вспомнил, что назвал князя Василия претендентом на великокняжеский стол?

Братья решили — безопаснее всего сесть в московском дворе, молиться да нищих кормить.

39

А война между тем никак не кончалась! Шведы, завидуя Баторию, спешили прибрать к рукам русские города, но князь Дмитрий Хворостинин разбил шведских генералов и уже собирался идти на Нарву и взял бы, да король Стефан пригрозил войной.

Пришлось отвести войска к Серпухову, хана тоже в гости ждали.

Большая ногайская орда прорвалась за Волгу, взбунтовала казанских татар.

Скребла, грызла душу царю Ивану Васильевичу уж такая серая мышь, серее не бывает.

«Неужто отнимут и Казанское царство и Астраханское?» — От таких мыслей государь стонал, как от боли.

Строгановы покоряли сибирские городки, но Сибирь земля далекая…

Вновь объявился премудрый Антон Посевин, почитавший себя главным устроителем мирного договора с королем. Все желал о вере толковать с новым митрополитом московским, с Дионисием, но толковать пришлось с одним только царем, ибо митрополит не пожелал видеть папского посла, а Грозный Посевину так сказал: