Василий Шуйский

— Я прошу тебя, князь, посодействовать мне при отъезде… Государь давал мне хорошее жалованье, был щедр на подарки. Я хочу, чтобы меня при отъезде не ограбили. И не убили. А теперь выслушай, почему тебе следует всячески помогать мне. Бельский и Годунов сумели уговорить меня, грешника, спасти бояр от новых казней. Я был им послушен, давал царю яд в еде, в лекарствах. Твой брат, князь, кравчий Дмитрий, как ты знаешь, должен отведывать царские кушанья и царские лекарства. Чтобы не погубить твоего брата, я пользовал князя Дмитрия противоядием, тотчас после царской трапезы поил рвотными снадобьями, делал клистиры, промывая кишечник… Я не отваживался предлагать государю смертельные яды, это было опасно. И открою тебе — государь умер не от яда и не своей смертью. Ответь же, князь, исполнишь ли ты мою просьбу?

— Исполню. — У Василия Ивановича тряслись губы и руки.

— Все позади, — сказал Эйлоф. — Я тебе верю, но прошу, скрепи свое обещание крестом перед святыми иконами.

Князь перекрестился, поцеловал образ Спаса Нерукотворного.

— Я спокоен, — сказал Эйлоф, — поспешу обратно в терем… Впереди, князь, трудные дни.

Ударил колокол.

— Так все это явь? — побледнел Шуйский.

— Это явь, и мы остались живы. — Доктор Иван поклонился и быстро ушел.

Скорбно бил большой колокол. Его скорбь подхватывали другие колокола…

— Одеваться! — закричал слугам Василий Иванович.

К приходской церкви спешил народ. Слышались глухие рыдания, голосила, заливалась на всю улицу баба.

— Господи! — изумился Василий Иванович. — По кому же они так сокрушаются? По злосчастию своему, по своему бичу. Господи! Что же ты за народ такой — русский народ!

А перед глазами стояла черная бесконечная вереница людей на белом снегу. На плечах несли гроб царевича Ивана от Александровской слободы до Архангельского стольного собора.

И видел иную вереницу, когда Москва спешила поклониться и присягнуть младенцу. Не нынешнему, не последышу, но первенцу Грозного Дмитрию…

Василий Иванович вдруг сообразил: этого поклонения он не мог видеть. По крайней мере, помнить, ему шел тогда первый годок.

Перекрестился на храм, на кресты. Пора в Кремль поспешать, на присягу.

И заплакал. Слезы катились безудержно, горло корчило судорогой.

К нему подошла старуха, сунула в руки платок.

— Жалко царя-батюшку? Ох, жалко! Ты утрись да в церковь ступай. О царе-батюшке всем миром надо помолиться! Господь Бог увидит наши общие слезы да и смилостивится.

Князь покорно пошел к храму, потом позволил старухе обогнать себя. Трусцой вернулся к возку, приказал кучеру:

— За Москву-реку гони, в царские сады! С полдюжины в санках поместится?

— Вся дюжина, Василий Иванович, поместится.

— Ну, так дюжину и заберем.

Его трясло, как в лихорадке; с присягой нужно час-другой пообождать. У весов две чаши: на одной дурак, на другой — младенец, какая перетянет…

Службы царям Федору Иоанновичу, Борису Годунову, Дмитрию Самозванцу

1

Возле пушек, у храма Василия Блаженного, стояли команды с зажженными фитилями.

Ворота в Кремль были закрыты, пускали через дверцу: священство, верховных да чиновных людей.

Князь Василий Иванович Шуйский приехал с меньшими братьями, с Александром да с Иваном. Дмитрий во дворце, а князь Андрей за победу над Делагарди под Орешком пожалован в воеводы Смоленска. Нет в Москве Скопина-Шуйского, нет Ивана Петровича.

Один в Новгороде, другой во Пскове.

На кремлевской стене цепочкой горели фитили. Словно враг уже на приступ пошел, лестницы тащит.

Присягали государю, царю Федору Ивановичу, в его покоях.

Федор сидел на жестком деревянном кресле, заплаканный, но подходившим к нему для целования руки улыбался. После отца он был уж такой маленький, не страшный, бессловесный — многих прошибло ознобом. Так в бане мороз уходит из тела.

Князь Василий Иванович наконец увидел Годунова. Перед Борисом Федоровичем стоял англичанин Горсей и говорил:

— Можете распоряжаться моим отрядом. Это хорошо вооруженные и хорошо обученные солдаты.

— Спасибо! — благодарил Годунов. — Охраняйте посольство и посла Боуса. Я опасаюсь за его жизнь.

Горсей, поклонившись, ушел исполнить пожелание нового правителя, а Годунов поспешил к Шуйским.

— Нагие взяты под стражу. Их люди — высланы прочь.

— Уже высланы?! — изумился Василий Иванович.

— Так будет спокойнее.

— А Бельский?

— Да вот он, Богдан Яковлевич! — показал Годунов на быстрого, озабоченного второго соправителя, вошедшего в палату.

— Никита Романович с приказными людьми приступил к описи казны.

— А я успел отправить нескольких верных людей в города, где среди воевод можно ожидать шаткости.

— Когда же похороны? — спросил Шуйский.

— Завтра утром, — ответил Бельский. — Грозное царствие минуло, пусть скорее наступит благословенное царствие.

Шуйский ничего не понимал. Нагих взяли под стражу, а Бельский, опекун царевича Дмитрия, кажется, этому рад. Кто хитрей хитрого, Богдан Яковлевич или же Борис Федорович? У кого бразды власти?