Василий Шуйский

— Ты видел, как было дело? — спросил Нагого Вылузгин.

— Сам не видел, но знаю.

Андрея и Григория Нагих уличили в неправде. Андрей был в тереме, прибежал на крик тотчас, застал царевича на руках кормилицы Ирины Тучковой — мертвым… Григорий приехал в терем из города, услышав колокол. Но говорил, что царевич был жив. Зато оба твердили как заклятье:

— Царевича зарезали!

— Ты видел, кто убивал царственного Дмитрия? — спросил Шуйский Григория.

— Не видел. Царевича зарезали!

— Отроки, игравшие с царевичем в «тычку», говорят иное. Дмитрий на ножик сам набрушился в падучей болезни.

— Коли тебя, князь, прислали правду сокрыть, пиши: «набрушился сам», а коли в тебе есть совесть, тогда пиши: зарезали.

— Но где свидетели?

— Уж коли вы четверо с сотней тайных слуг не нашли свидетелей, кто же сыщет? Пиши князь: «царевич набрушился сам», Годунов тебя за такие слова в уста поцелует.

— Значит, говоришь, следует написать: «набрушился сам на ножик»? — спросил Шуйский невинно. — Подьячий, записал? Подпиши, Григорий Федорович!

Нагой топнул на Шуйского и ушел прочь из комиссии.

— Запиши, как Григорием сказано было, — поддакнул Вылузгин. — А подпишет показание духовник.

Так и сделали. На обороте листа показаний Григория Нагого записали: «К сем речам отец духовный Григорья Нагого Царе Константиновской поп Богдан руку приложил».

Записать записали, да только поп Богдан приложить руку к нечестной грамоте отказался. Удостоверил показания Григория собственной подписью игумен Воскресенского монастыря Феодорий.

Всего комиссия опросила девяносто четырех свидетелей. Восемьдесят восемь дворовых людей: боярские дети, жильцы, повара, сенные сторожа, конюхи, курятники, помясы, шутейщики, истопники и прочие показали едино — царевич Дмитрий покололся сам.

Свидетельство архимандрита и двух игуменов тоже единое: «Слуги прибежали, сказали «царевича убили, а кто — неведомо».

Из всех опрошенных беду своими глазами видели восемь человек. Мамка царевича Василиса Волохова, которую царица Мария била поленом за недосмотр, наговорила больше других: «Царевич играл ножом. Тут пришла на него черная болезнь и бросила его о землю, и тут царевич сам себя ножом поколол в горло, и било его долго, да туто его и не стало».

Видел, как царевича «долго била падучая» Семейка Юдин. На дворе Семейка не был, стоял у поставца, посуду к обеду готовил. В окно на беду смотрел.

Постельница Марья Колобова, кормилица Ирина Тучкова, двое их сынишек и двое мальчиков-жильцов единственные, кто оказался рядом с царевичем. Дети, когда царевич упал на нож, испугались, Тучкова же взяла его на руки.

Все шестеро показали: «царевич покололся сам». Вернее, так записано в показаниях.

Царица Мария тоже была допрошена. С Шуйским, с Клешниным говорить не пожелала. Приняла митрополита Галасия, сказала ему:

— Приключилось дело грешное, виноватое.

Это о ее братьях: двенадцать человек царевых слуг побили.

Сама царица тоже погубила душу: приказала забить до смерти дуру-шутиху — на царевича порчу напускала.

Работа комиссии была в самом разгаре, когда 24 мая, на Троицу, приехал к Шуйскому гонец от братьев: Москва сгорела дотла. Двор Василия да их собственные дворы, слава Богу, целы. Во время пожара царя в Москве не было, ушел ради праздника в Сергиев монастырь, с царицей, с конюшим, с боярами. Подожгли или грех сам собой случился — неведомо. Загорелся сначала Колымажный двор, а там Арбат, Никитская, Тверская, Петровка. Сгорел новый Белый город, Посольский двор, все Занеглинье, Стрелецкая слобода.

Народ побежал к Троице просить царя о милостыни. Все ведь стали нищи, наги, без крыши над головой.

— Не уберегши царевича, прогневили мы Господа! — сказал митрополит Галасий, отслужа молебен по сгоревшим в огне.

Григорий Нагой на это огрызнулся:

— Не Бог Москву сжег, а люди. Пусть комиссия поедет в стольный град да поищет. И не того, кто поджигал, а того, кто велел поджигать. Небось Кремль и Китай-город целехоньки.

Снова ходил князь Василий на Волгу смотреть. Думал:

«Вот когда плачет раб Божий Иван, премного Негрозный у Господнего престола! Сатанинской неистовостью изничтожен корень великого древа великих русских князей. Последний корешочек сломлен… Но неужто Бог для Бориса приготовляет царство? Или Борис не кромешник опричинный? Или мало за ним тихих злодейств? Ничего ему не делается. Кругом счастлив. От Малютиной дочери дочка у него растет, сына Бог дал», — и вдруг пришло на ум: у брата Дмитрия от другой Малютиной дочери — приплода нет.

Князя Василия прошибло ледяным потом: а ведь у Шуйских-то — от пятерых — никого! Василисины детки не в счет. От Андрея — уж не будет…

На вечерне дал зарок перед иконой Богородицы:

— Вернусь из комиссии, пошлю сватов к Мстиславским.

Сказал: «комиссия» и почувствовал: мурашки под кафтаном сидят жабами.

10

Уезжал Шуйский в Углич из Москвы белокаменной, а воротился в Москву черную, как уголь.

«От Углича — уголь?» — с ужасом подумал князь Василий.

Хоть и черно было в Москве, но весело, топоры тюкали, будто со всего белого света слетелись дятлы дупла долбить.