Василий Шульгин: судьба русского националиста

Но в России была другая тонкость — не чертами лица. Тонкие черты лица указывают на старую культуру — это заслуги предков. Этого в России было мало. В России начинал образовываться порядочный слой тонкости благоприобретенной. Это интеллигентные лица, — тонкие своим выражением. Это люди одного, двух, трех поколений усиленной культуры. Черты лица у таких не могли сложиться в тонкость, это требует веков, но сложилась тонкость взгляда, улыбки. Эти русские лица так легко выделяются и в эмиграции. Они именно и служат характерным признаком русского лица… Русское интеллигентное лицо — это синтез быстро усвоенной культуры, и притом культуры многих народов. Оттого оно такое сложное и часто так мучительно противоречивое…

Вот этого рода тонких русских лиц не видно за столами.

…Здесь, за столами, — мещанство. Низ, стремящийся кверху. Через два-три поколения, если их не вырежут какие-нибудь „хищники“, из этого городского примитива образуется вновь слой интеллигенции, тонкий своей сложностью, своей „благоприобретенно“ воспринятой культурой.

Но „тонких черт лица“ все же не будет. Неумолимая история наша не дает отстояться вековому отбору. Рок постоянно скусывает русскую верхушку, и массе каждый раз снова приходится лихорадочно ее вырабатывать.

Кто же скусил эту верхушку на сей раз?

Вот эти тонкочертистые, горбоносистые, которые сидят с русскими вперемешку?

Они, конечно.

Из этого не следует, однако, делать слишком поспешных заключений…»^[473]

Не надо спешить? Не будем.

Лучше вспомним описание революционной стихии 1917 года у Ивана Бунина, который, кстати, очень хвалил книги Шульгина: «Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские.

Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: „Cave furem“. На эти лица ничего не надо ставить, — и без всякого клейма все видно…»^[474]

И еще. После смерти Ленина в 1924 году объявлялся массовый прием в коммунистическую партию «рабочих от станка», получивший название «ленинского призыва». К началу 1924 года в партии состояло около 300 тысяч человек. Новый набор увеличил ее на 240 тысяч, что привело к качественному изменению ее состава. Если Ленин видел в партии элитарный культурный отряд, то переход к массовой партии резко изменял ее характер. Партия постоянно вбирала в себя все новых и новых членов, все глубже опускаясь в массовый (очень невысокий) культурный слой.

Видимо, это и имел в виду Шульгин, когда предлагал «не спешить».

Василий Витальевич этим не ограничился и привел программную беседу с одним из главных руководителей «Треста» (возможно, это был генерал Потапов). Вот что говорилось на «еврейскую тему»: «Кто-то, говоря о Советской России, написал, что это страна „еврейского фашизма“. Это глубоко правильно, так оно и есть. В России несомненно произойдет длительная борьба между сравнительно немногочисленным, но очень дружным между собою и психически очень сильным еврейством и русскими, многочисленными, но разрозненными, борьба за гегемонию. Эта борьба идет, и она будет крайне трудна. Но безумие думать, что ее можно решить физическими способами, т. е. погромами. Безумие хотя бы потому, что физическое истребление всего еврейства невозможно, частичное же избиение невероятно укрепляет психическую мощь остального еврейства и в то же время глубоко ослабляет психику русской стихии, развращая ее. Борьба произойдет совершенно в других плоскостях, это будет борьба за духовное преобладание, и победа в этих областях определит уже, как неизбежное следствие, преобладание политическое и экономическое»^[475].

Не исключено, что так же думал и сам Василий Витальевич. Во всяком случае, он не спорил со своим собеседником.

Впрочем, Шульгин от себя противоречиво предлагает после победы решить вопрос иначе и мирно: выслать евреев из России. То есть не надеяться на борьбу «за духовное преобладание».

Сталину тоже уделено внимание в «Трех столицах», причем очень злое.

Так, Шульгин указывает: «…про Сталина говорят, что „легче найти розового осла, чем умного грузина“, но я все же не отчаиваюсь. Выучили же мы Ленина „новой экономической политике“…»^[476]

Зато Ленину досталось еще больше, самое «ласковое» определение — «горилла».

Что касается политической программы в изложении «генерала Потапова», то ее вполне можно считать либерально-социалистической: «…уважение к религии и моральному началу, здоровый национализм, не переходящий в шовинизм, осознание важности духовной культуры, наравне с материальной, не только не угашение, но и пробуждение человеческого духа во всех областях, свобода трудиться, работать и мыслить, всяческая поддержка творчества, то, что выражал Столыпин лозунгом „ставка на сильных“, и вместе с тем смягчение этого сурового лозунга во имя христианского чувства, которое мы все исповедуем, смягчение его милостью к слабым…»^[477]