Василий Теркин

Работая веслами, без шляпы, в том самом пиджаке, откуда у него выхватили в Москве бумажник, Теркин любовался Серафимой, сидевшей сбоку, с тонкой веревкой, накинутой вокруг ее стана, в светлой фланелевой рубашке с отложным матросским воротником. На ней тоже не было шляпки. Волоса на лбу немного разметались, грудь, высокая, драпированная складками мягкой рубашки, тихо колыхалась. Засученные по локоть стр.151 руки двигались медленно, туда и сюда, и белизна их блестела минутами от этих движений. И в лице она немного порозовела. Пышный полуоткрытый рот выступал ярче обыкновенного на фоне твердых щек, покрытых янтарным пушком.

— Благодать! — тихо выговорил Теркин.

Он приподнял весла над водой, и капли западали в воду.

И тотчас же он воззрился влево, в одно крутое место берега, где виднелись темные мужские фигуры. Там, кажется, разведен был и огонек.

Еще вчера кухонный мужик рассказывал ему, что на Яузе, как раз там, где они теперь катались, московские жулики собираются к ночи, делят добычу, ночуют, кутят.

Позднее и пошаливают, коли удастся напасть на запоздавшего дачника, особливо барыню.

— Про вашу покражу, — сказал ему мужик, — наверно они превосходно все знают.

Об этом именно вспомнил Теркин.

— Сима! — погромче окликнул он. — Держи-ка полевее, вон к тому обрыву.

И он ей рассказал про свой разговор с кухонным мужиком.

Она рассмеялась и выпрямила стан.

— Что ж, Вася, ты хочешь знакомство с ними свесть?

— Почему нет? Небось! Не ограбят! Да у меня ж ничего и нет. Разве пиджак снимут. Мы подъедем, я спрыгну. Попрошу огонька. А ты взад и вперед покатайся. Когда я крикну: ау! — подплывай. Ты ведь умеешь грести? Справишься?

— Еще бы! — уверенно и весело откликнулась Серафима и ловко стала направлять нос лодки к крутому обрыву, где виднелась утоптанная в траве узкая тропа, шедшая вниз, к воде.

По этой тропе и вскарабкался Теркин. Стало немного темнеть.

Одним скачком попал он наверх, на плешинку, под купой деревьев, где разведен был огонь и что-то варилось в котелке. Пониже, на обрыве, примостился на корточках молодой малый, испитой, в рубахе с косым воротом и опорках на босу ногу. Он курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У костра лежала, подобрав ноги в сапогах, баба, вроде городской кухарки; лица ее не видно было из-под надвинутого на лоб стр.152 ситцевого платка. Двое уже пожилых мужчин, с обликом настоящих карманников, валялись тут же.

— Огоньку можно? — звонко спросил Теркин у того, что удил.

— Сделайте ваше одолжение.

Ни он, ни товарищи его не выказали удивления и только переглянулись между собою. Женщина не поднялась с места и даже повернула голову в другую сторону.

— Кашицу варите? — спросил той же звонкой и ласковой нотой Теркин и, закурив папиросу, подошел к костру.

— Суп-потафе! — хрипло и насмешливо ответил один из валявшихся, в холстинном грязном картузе и непомерно широких штанах, какие носят полотеры.

— А что, братцы, — заговорил Теркин, не покидая ласкового тона. — Вы ведь все знаете друг друга (оба лежавшие у костра приподнялись немного): вот у меня на днях выхватили бумажник, у Воскресенских ворот, на конке… денег четыреста рублей. Их теперь, известное дело, и след простыл. Мне бы бумаги вернуть… письма нужные и одну расписку… Они ведь все равно господам рыцарям тумана ни на что не пригодятся.

— Как вы сказали? — переспросил хриплый. — Рыцарям?..

— Тумана… Такая книжка есть. Целое сообщество… господ артистов по вашему промыслу, в городе Лондоне.

— Ишь ты! — пустил глухой нотой карманник в картузе.

Теркин не сомневался, что все они не просто шатуны, а профессиональные воры.

— Так вот, братцы, — продолжал он еще веселее и добродушнее. — Ваши товарищи иногда паспорты и бумаги возвращают, опускают в почтовый ящик. Об этом мне в сыскном отделении говорили. И со мной бы так можно обойтись. Ежели за это награду пожелаете… я не откажу… А затем прощайте!

Он сбежал вниз и крикнул:

— Ау!

Лодка была в двух аршинах. Серафима одним ударом весел врезалась носом в то место, где кончалась тропа, и Теркин вскочил. стр.153

Они молчали минуты с две, на обратном пути вверх по реке.

Потом он передал ей разговор с «жуликами», и она сказала с лаской в глазах:

— Школьник ты, Вася! Молоденький какой! Моложе меня! Даром, что на десять лет старше!

Но когда они причаливали к доскам пристани, около купальни, и сквозь густо темневшую стену лип чьего-то сада он увидел главку старинной церкви, построенной в виде шатра, Теркин, совершенно так же, как на крыльце сыскного отделения, почувствовал, как его пронзила мысль:

"А ты чем лучше их?"

Это даже рассердило его; он хотел бы подавить, если бы можно было, быстрый прилив краски к щекам, которого, однако, Серафима не заметила.

— Присядем вон туда, на скамью. Немножко отдохнем.

Она указала ему рукой на скамью, стоявшую в нескольких саженях от берега, около низкого частокола. Над скамьей нагнули свои ветви две старые березы. Стволы их были совсем изрезаны.

Теркин провел ее под руки, но не сел рядом с ней, а стал разбирать нарезки одной из берез.

— Вася! — окликнула она его. — Сядь, милый!

Он сел.