Василиса Опасная. Воздушный наряд пери

Я узнала его ещё до того, как он заговорил бархатистым, мурлычащим голосом. Баюнов.

Он был без маски, в белом костюме, и сразу толкнул речь с шуточками-прибауточками. Слушали его с удовольствием, хлопали и смеялись, а он будто купался в овациях.

Даже смотреть противно.

– Но сегодня у нас праздник вдвойне! – объявил Баюнов, и прожектор, до этого освещавший сцену, вдруг метнулся к нашему столику.

Свет ударил в глаза, и я прикрылась ладонью.

– Сегодня у нас особая гостья! – голос Баюнова рокотал над залом, перекрывая аплодисменты. – Василиса Краснова из Института Волшебства и Архимагии! Единственная в мире жар-птица, гордость и краса! И именно её мы попросим открыть этот праздник! Василиса, прошу вас на сцену!

Я так и застыла с поднятой рукой.

– Василиса, никакого колдовства, – шепнула мне Ягушевская. – Сейчас мы всё уладим.

Слободан Будимирович поднялся из-за нашего столика, приветственно и успокаивающе помахал гостям и хозяевам, и пошел к сцене, ослепительно улыбаясь.

Взбежав по ступенькам, он пожал руку Баюнову, взял микрофон и заговорил:

– Нет-нет, я ни в коем случае не Василиса Краснова, не пугайтесь.

В зале раздался дружный смех, и даже Баюнов наклонил голову, пряча усмешку.

– Василиса – это та красавица в белом платье, – продолжал Слободан, – а я имею честь сопровождать её во время новогоднего бала…

– Это он зря, – Ягушевская придвинула мне вазочку с фруктами и хихикнула, как школьница, – отнял надежду у всех студенток.

– Ага, – подтвердила я без энтузиазма.

– …поэтому сегодня мы здесь всего лишь гости, – Слободан заливался соловьем, – и просим хозяев праздника…

Бла-бла-бла! Болтать они тут все были горазды. Я покосилась на Вольпину с Анчуткиным. Они держались за руки, и если Вольпина смотрела на сцену, то Анчуткин что-то говорил взахлёб, не сводя с Кариночки глаз. Тоже мне, Ромео из Нерюнгри!

Слободан Будимирович читал, как по писаному, и каждая его фразочка была на «ура!» – все смеялись, хлопали, и никто больше не высматривал жар-птицу. Я сунула руки под мышки и мрачно разглядывала яблоки в вазочке. Зря я пришла сюда. Совсем зря.

На сцене что-то щелкнуло, что-то взорвалось, и под восторженные вопли студентов с потолка посыпались цветочные лепестки – нежно, празднично, необычно. Только всё равно – глупость какая-то. Лепестки падали и таяли, оставляя нежный аромат – как будто посреди сырой зимы распустилась сирень.

Слободан вернулся, очень собой довольный, и тут же наклонился ко мне:

– Василиса, нельзя жар-птице быть такой грустной! Ну же, улыбнись!

На моё счастье, пригасили свет, и на сцену вышла известная музыкальная группа. Замельтишили разноцветные огни, вспышки неоновых молний выхватывали из темноты танцующих студентов.

– Не хочешь потанцевать с друзьями? – спросила Ягушевская, потягивая кокосовый коктейль через соломинку.

– Нет, – сказала я с отвращением.

Ягушевская только пожала плечами и больше не пыталась меня развеселить.

Прошло около получаса, праздник становился всё более буйным, устраивались какие-то бестолковые конкурсы, потом опять танцевали, потом «приматы» показывали колдовские фокусы, которые я даже не пожелала смотреть, отправившись в уборную. Разумеется, Барбара Збыславовна пошла туда вместе со мной, и это было особенно противно.

Говорят: веселись, Василиса! А сами ходят, как конвой, и следят за каждым шагом.

Когда мы с Ягушевской вернулись в зал, там как раз заиграла медленная музыка. Парочки выходили на танцпол, и к нам тотчас подбежал Баюнов.

– Разрешите пригласить, Василиса? – спросил он, протягивая мне руку. – Барбара, ты ведь не против? – он улыбнулся, блеснув белыми зубами.

– Я же не её кавалер, Костя, – ответила Ягушевская, вернув ему улыбку. – Тебе надо спрашивать не у меня.

– Не хочу я с вами танцевать, – буркнула я, пытаясь обойти Баюнова. – В прошлый раз натанцевалась.

В прошлом году он пытался меня загипнотизировать на новогоднем балу. Я вспомнила тот бред, что приключился в коридоре – как Баюнов зубами срывал с меня маску, болтая какую-то ересь. За что потом и получил от Коша Невмертича прутиком по жирной кошачьей спинке.

– Правда, не хотите танцевать? – спросил Баюнов, перекрикивая музыку, и вдруг сказал мне на ухо: – А не хотите узнать, где сейчас Кош Невмертич?

Это было круче, чем если бы он решил дать мне при всех подзатыльник. Дыхание перехватило, будто я неудачно сделала сальто и приземлилась на голову.

– Зачем? – ответила я одними губами. – Всё равно соврёте…

– Костя, дай пройти, – сказала Ягушевская. Сказала, вроде бы, мягко, но так, что Баюнов сразу отступил в сторону.

– Захотите потанцевать, Василиса, – крикнул он, скаля в улыбке белоснежные зубы, – я буду ждать!

– Не слушай его, он балабол, – Ягушевская подтолкнула меня к столику.

Она хотела предостеречь меня, и умом я понимала, что от «ПриМы» не стоит жать добра (мне, по крайней мере), но это подталкивание взбесило ещё сильнее, чем болтовня Баюнова.

Зачем они со Слободаном привели меня сюда? И даже не скрывают, что пасут. Как будто я – их собственность. Собственность «Ивы». Или обязана всё время бегать цепным пёсиком за ректором.