Василиск

Всю ночь Ваня тихо плакал, но не оттого, что болели разбитые губы, подбитый глаз и ребра. Плакал и утром, когда к нему пришел дед и стал неумело утешать его. Плакал за завтраком, когда бабка подкладывала ему лучшие куски и бормотала, что надерет уши здоровым пацанам, которые "справились с малышом". И перестал плакать лишь днем, когда из случайно оброненных дедом слов понял, что тому трактористу после той разборки так же, как и его, Ваниному, "врагу", не удалось уйти на своих двоих. Более того, трактористу, как оказалось, уже никогда не суждено было ходить на своих двоих: его вообще еле довезли до больницы, и одну ногу пришлось отнять, а вторую спасли, правда… уже почти не гнувшуюся. ("Пускай спасибо скажет, что жив остался, – буркнул дед, – на медведя я с ней не ходил, врать не буду, а пару волков порвала, как утят, люди знают…") Тракторист, оклемавшись, грозился судом, требовал денег, но были свидетели тому, как он сам лез на пса с топором, как сам нарывался, кроме того, деда в деревне уважали и любили, и дело заглохло.

Услыхав и поняв это, Ваня плакать перестал. Навсегда. На всю свою, пока что тридцати шестилетнюю жизнь – сколько себя помнил с тех пор, ни одной слезинки у него больше никогда из глаз не выкатилось. Даже когда случалось выть от горя и тоски, даже по пьяне, даже когда хотелось зареветь (когда погиб от пьяной пальбы местной партийной сволочи дед, а меньше, чем через год, угасла бабка), но… не получалось. С того самого дня – как-то не выходило. Вернее, не вытекало. И еще, с того дня больше не было никакого Ивушки. Бабка окликнула его, когда он стоял и уже сухими глазами смотрел на пустую собачью будку:

– Ивушка, пошли обедать, я уже на стол собрала.

Он подошел к ней, поднял голову, глянул на нее исподлобья своими голубыми, отливающими в синь глазами (бабкина гордость – в материнскую породу пошел) и раздельно выговаривая каждое слово, сказал:

– Меня зовут Иван. Если хочешь – Ваня.

– Ладно, Ив… Ваня, ладненько, – растеряно закивала бабка. А вечером, говорила деду:

– Как глазенками полоснул… Прям, как ножом провел… Ох, батькина порода, ох до добра не доведет… Ох, Хрусталевы, как бы беды не накли…

– Ох-ох, – передразнил дед. – Разохалась. Повзрослел парень, вот и все дела.

– Повзросле-ел, – всплеснула бабка руками. – Шесть лет мальчонке и – повзросле-ел… Совсем ты, старый, из ума выжил! Какое там…

– Повзрослел, – твердо оборвал её дед. – И хватит болтать. А шесть – не шесть, это уж как кому на роду написано, когда мужиком стать. Годков десять ему стукнет, на охоту возьму. Вот так.

Насчет охоты дед ошибся – не лежала у Вани душа к охоте, ни в десять, ни потом, когда стал уже Иваном, даже Иваном Васильевичем, – а насчет мужика…

Пожалуй, был прав.

* * *

Дверь в кабинет приоткрылась и в образовавшемся проеме появилась круглая добродушная физиономия дежурного, толстячка-капитана Ивлева. Она – физиономия, – обвела глазами стены и потолок, опасливо глянула на майора, увидела, что тот вроде как уже перебесился, и только тогда в комнату осторожно вошел весь капитан. Вошел и неуверенно затоптался у двери.

– Ну? Чего тебе? – вполне добродушно спросил Хрусталев. – Подмести хочешь, – он кивнул на разлетевшиеся по полу мелкие осколки пластмассового пингвинчика, – тогда веник неси.

– Ты это… – смущенно ухмыляясь, пробормотал толстяк, – к Рубцу зайди. Он как пришел, тебя спрашивал.

– Ладно, зайду, – кивнул Иван. – Всё?

– Ты… это… – потоптавшись еще немного, – сказал капитан. – Про Копчика с охранником слыхал?

– Нет, – вздохнул Иван, – я это…не слыхал. Я их, в смысле, это… вчера в морге видал.

– Ну и… это… Как? – в глазенках толстяка зажегся неподдельный интерес.

– Никак, – пожал плечами Хруст. – Хреновое это, скажу тебе, Ивлев, зрелище. Можно даже сказать, очень хреновое.

– Ага… – кивнул капитан. – Говорят, опять, как и тех… Ну, это… Мол, псы какие-то, или… Странно как-то, – он озабоченно поцокал языком, – ну, бабы, там, или просто лохи какие, но Копчик… Да еще с охранником – у них же стволы и вообще…

– Что – вообще? – поинтересовался Хруст.

– Ну, это… Копчику, что пса пристрелить, что отморозка какого, как плюнуть. Да и кто ж на него так прыгнуть мог? Он же в авторитете… Ну, конечно, под Солёным ходит… то есть, ходил… Они все под ним, но… Он же на своей земле-то, можно сказать, у себя дома и чтобы так…

– Я вижу, Ивлев, ты у нас полностью в теме, все под контролем держишь, – прищурился Хруст, – так я, пожалуй, скажу Рубцу, чтоб он на тебя эту восьмерку перевел, а? Ты быстренько всё и размотаешь – вот Рубец обрадуется. Ему уже сверху по макушке стучат, а Копчик помощничком какого-то депутатика был, так что еще и оттуда будут мозги полоскать. В общем, готовься, – заключил Иван. – Говоришь, спрашивал он меня? Вот как раз сейчас зайду и скажу.

– Ты это… – забеспокоился капитан. – Ты брось, слышишь… Ты у нас старший, вот и… Ты так не шути! Я вообще на трупы смотреть не могу, я… – Ивлев понизил голос и словно по секрету, доверительно сообщил. – Я их боюсь.