Васильки

15-17 октября 1994

Ода еде

В эпоху Расцвета, и в Каменный век —

От древних до наших времён —

Бродил невесёлым любой человек,

Когда бывал голоден он.

Работа не клеится будто назло,

В мозгу негде мысли блеснуть.

Поел и глядишь – дело сразу пошло́,

Хоть, всё-таки, клонит ко сну.

Вздремнёшь и сквозь сон понимаешь – нашёл!

Мол, эврика! Что-то открыл.

Проснулся, и вот – колесо изобрёл,

И что-то из глины слепил;

Поэму загнул, выбиваясь из сил,

Мудрёно раскрасил горшок,

Остатками мамонта перекусил,

И снова в работу ушёл.

А тот, кто не ел почему-то с утра,

До ночи ругался с женой,

Чужое бельё непросохшее крал,

И шёл на соседа войной.

Должно́, Бонапарт, занимая свой трон,

С желудком бывал не в ладах.

И часто изжогою мучился он,

И всё вымещал на врагах.

Давясь, принимал поутру рыбий жир,

Прислугу ругал и затем,

Нахмурившись, шёл завоёвывать мир.

А зубы не чистил совсем.

Давайте посмотрим скорее вокруг,

Накормим голодного. Тот

В момент переделает пушку на плуг,

А может быть, даже уснёт.

Голодным и злым быть, конечно, нельзя,

Себе и другим на беду.

Приятного вам аппетита, друзья.

Обед! Я, пожалуй, пойду…

ноябрь 1994

Сказка о Бумажном рыцаре

Не средь безлюдных диких троп,

Не в веке грубых сил —

В панельном замке у метро

Бумажный рыцарь жил.

Он долго тщательно кроил,

И шил внахлёст и встык

Доспехи странные свои

Из разных умных книг.

Он неуклюж был и смешон,

Терпел от всех тычки,

И под забралом прятал он

Обычные очки;

Картонный щит носил с собой,

А вот меча не брал:

Кого-нибудь, коль грянет бой,

Он защитить мечтал.

И дама сердца у него

Была при этом всём,

Но, жаль, не знала ничего

О рыцаре своём.

Он по законам книжным жил

И потому порой

Помятым сильно панцирь был,

И щит бывал с дырой.

Но он, чудак, не унывал

И щит латал, как мог,

И зонт с собою в дождь он брал,

Чтоб шлем вдруг не размок.

Он перечитывал порой

Доспехи из страниц,

Чтоб вновь увидеть как герой

Дерётся у бойниц,

Чтоб снова сердцем ощутить,

Что правда – лишь одна,

И невозможно отступить,

Коль за спиной она.

О даме сердца он мечтал

И так, не зная сна,

Покой любимой охранял

Ночами у окна.

И снился шёпот ей сквозь сон

Листаемых страниц;

И ей во сне являлся он

В толпе плывущих лиц.

А как-то раз, когда луна

Висела над Москвой,

Она брела домой одна

По улице пустой.

Что было нужно тем двоим,

Что вышли поперёк,

Она не знала и самим

Им было невдомёк.

Закончу очень скоро я

Наивный свой рассказ.

Здесь, безусловно, рыцарь встрял

И даму сердца спас.

Но мне, поверьте, не смешно

От сказки сей простой.

Смеяться, всё-таки, грешно

Над чистой добротой.

…Он в жизни смысл давно нашёл

И многое узнал,

Но сквозь картон легко прошёл

Заточенный металл.

Я доскажу, хоть всё равно,

Быть может, вам сейчас.

Финал счастливый, как в кино,

Имеет мой рассказ.

Там был средь корешков из книг

Прочней других – один,

И нож неглубоко проник,

Царапнув по груди.

Не защитить от зла подчас

Открытого лица.

Железный панцирь вряд ли вас

Спасёт от подлеца.

Пусть наковальней для добра

Нам станет книга, друг.

И мы поймём: важней наград —

Тепло дающих рук.

…Завьёт в кольчугу кольца слов

Правдивая строка,

И станет вдруг бессильным зло

На кончике клинка.

5 марта-24 апреля 1995

Белый плен

Пришёл художник в дом ко мне

И кисть свою достал.

И разукрасил, как во сне,

Всё в яркие цвета.

Он превратил мой потолок

В лазурный океан,

А холодильник я не мог

Найти среди лиан;

Он кафель в ванной заслонил

Лугами спелых трав,

А в спальне тёплый дождь пролил,

И в реку канул шкаф.

На склонах гор торшер исчез

И вместе с ним диван.

Шумел в дому сосновый лес

И звал простор саванн.

Но как-то раз кошмарным сном,

Загнав в чулан рассвет,

Вдруг маляры пришли в мой дом

В пилотках из газет;

Всё белым выкрасили в нём

И выкрали цвета.

Мой дом ослеп и стал бельмом,

Стал вновь куском холста.

Без цвета стал я видеть сны

В молочной тьме ночей.

Я пленным стал у белизны.

Я растворился в ней.

В халате белом вновь с утра

Она войдёт ко мне,

И облака, схватив за край,

Задёрнет на окне.

Я снежным тут лежу пластом

На белых простынях.

Я слился с ними и никто

Здесь не найдёт меня.

Цветные дни вернуть назад,

Седые сбрить виски,

Не даст смирительный наряд,

Пошитый из тоски.

На белом письменном столе

Я белый лист нашёл,

И исписал в туманной мгле

Его карандашом.

Он белым резал мне глаза,

Покуда я писал.

Но я хотел ему сказать

Про то, что думал сам.

Я написал на нём про то,

Что я люблю цветы,

И пожалел слепых кротов

В их царстве темноты.

Я написал, что зе́лен лес —

Он должен быть таким!

А голубой – есть цвет небес:

Ему не быть другим.

Должна нам радуга сиять,

Лишь только дождь прошёл.

В конце ещё добавил я,

Что это – хорошо.

Но не нашёл с утра листок

И карандаш свой я.

Бездарен, скучен и жесток

Мир «маляров», друзья.

Мне холодильник стал врагом

За подлый свой колор.

И кафель белый утюгом

Я в ванной расколол.

Настанет день и я решусь

Прервать постылый плен.

Я кровью стены распишу

Из бледных тонких вен.

13-17 мая 1995

Командировочные страдания

1: Ностальгия

Эх, постылая эта чужбина!

Нет размаха для русской души.

Здесь тоску надо мерить аршином,

Только вот не отыщешь аршин.

Заскучал по рублям, Чебурашке,