Васька

Разговор с Татой ножом врезался ей в душу. Она поняла — подошел срок кончать фальшивую жизнь. Всю ночь она писала заявление, а утром встала в очередь к судье.

К ее удивлению, судьей оказался не мужчина, а больная курящая женщина. Женщина устало спросила, что у нее.

— Жалоба, — сказала Чугуева.

И протянула графленые бланки нарядов, на которых были изложены ее преступления и проступки.

Женщина спросила, на кого жалоба.

— На меня, — сказала Чугуева.

— На вас?

— А то на кого? На меня самою. Вы зачитайте.

— А кто писал?

— Сама. А то кто же.

Женщина прикурила папироску от папироски и спросила:

— На что жалуетесь?

— А я Митьку Платонова убила.

Женщина устало осмотрела ее.

— Вы что же… с повинной явились?

— Да, да… — слово «с повинной» пришлось Чугуевой по душе. — С повинной, с повинной, — закивала она и засопела радостно.

— А кто этот Митька?

— Комсорг 41-бис. Гнедой такой из себя.

— Метростроевец? Когда это произошло?

— Давно уж. Вы зачитайте. Перед Первым маем.

Женщина положила папиросу на пепельницу и накрыла глаза рукой.

— Не верите, самого спросите, — сказала Чугуева.

— Кого?

— Да Платонова. Он на 41-бис нонича. Комсоргом.

— Вы сказали, что убили его.

— Ну да. Я убила, а он оклемался.

— Почему же он не подает на вас в суд?

— Да он говорит, не я убивала. У меня все написано. Зачитайте.

— Мне некогда, гражданка. Пойдите к секретарю, сдайте ваши бумаги, оставьте адрес. Разберемся и вызовем. Следующий.

Чугуева думала, что ее сразу возьмут под стражу. Она и пришла с узелком, в котором было все необходимое для тюремной жизни. Оказывается, и тут волокита. Ей очень хотелось, чтобы судья сама прочитала жалобу. Белобрысая секретарша была ненадежная, молоденькая, вроде Нади. И, когда вошел следующий проситель, заплаканный мужчина, Чугуева все еще топталась у письменного стола.

— Вам непонятно, гражданка? — спросила судья.

— А ежели я лишенка беглая? — спросила Чугуева.

— Ну и что?

— Тогда, может, сами зачитаете?

— Пройдите к секретарю, сдайте бумаги и оставьте адрес. Разберемся и вызовем. Все.

Чугуева прошла мимо секретарши на волю. Не послушалась Мити, струсила, вот бог и наказывает. Напакостила в одном месте, а каяться норовила в другом. Нет, девка, где пакостила, там и кайся.

И вдруг будто кто-то ей на ухо шепнул: двадцать третьего политудочка. Выйди на сцену и казнись на людях, признайся, какая ты мастерица-ударница. Чего проще.

Собирала себя Чугуева на первую и последнюю свою публичную речь, как покойницу: надела чистое белье, лицованный пиджачок, юбку на шестнадцати пуговицах, прикрасила губной помадой щеки. Посмотрела в зеркало-трюмо, на нее глядела угрюмая матрешка с красными щеками. Она разбудила Машу-лаборантку, застенчиво посопела и попросила постричь ее по-городскому. Маша была бывшая парикмахерша. Причесывать подруг она любила. Не теряя времени, она бросила на примус щипцы, отважно отхватила Чугуевой косу и принялась накручивать русые колечки перед ушами. Ее тоже назначили соревноваться на политудочке, и, ловко орудуя щипцами, она повторяла наизусть пять причин затяжного кризиса капитализма, четыре военных плана буржуазных политиков и два факта, отражающих успех мирной политики СССР. Окорачивая волосы на затылке, она перечисляла пять общественно-экономических укладов, десять недостатков в работе промышленности и одиннадцать условий ликвидации этих недостатков, две линии в сельском хозяйстве — одну неправильную, а вторую единственно верную, шесть задач в области идейно-политической работы и три задачи в области работы организационной. Сооружение прически кончилось тем, что Маша воткнула гребень не на затылок, а спереди, со лба. Чугуева глянула в зеркало. Волосы стояли дыбом.

— Смеяться не станут? — спросила она.

Маша успокоила: прическа выполнена в точности под фасон для круглого лица, утвержденный народным комиссаром легкой промышленности.

И вот разукрашенная Чугуева сидела в семнадцатом ряду. Сперва вызовут Мери, после Мери кого-то из соседней шахты, а потом ее… Она слушала смех, шутливые подсказки, гремучий стук бубна, и на рыхлом лице ее не отражалось никаких чувств.

Мери отвечала легко, кокетливо, и если бы «картели», «монополии» и «деградации» реже срывались с ее резвого язычка, можно было подумать, что она тараторит с очередным ухажером.

— Во чешет! — громко проговорил Круглов.

— Видать, итеэровка, — определил изолировщик соседней шахты.

— По ночам, — уточнил Круглов.

Мери дошла до четвертой причины, а ей уже хлопали, чтобы закруглялась. Она сделала шутливый реверанс и закинула удочку.

— Шоколадину заработала, — предположил изолировщик.

— Пузырек духов, — сказал Круглов. — У ней в жюри рука.

Оркестр заиграл «яблочко», и зрители разразились смехом. На крючке моталось мокрое яблоко. Мери не сразу догадалась, что гнилой плод служил символом недоброкачественного ответа, а когда сообразила, запустила яблоко за ширму. Выскочил Платонов с мокрым пятном на пиджаке. А за ним мерной поступью вышел заведующий личным столом товарищ Зись.

Сперва смолкли барабаны, бубен и позже всех мандолина.

— Где находишься? — накинулся на Мери Платонов. — Безобразие!