Васька

Осип из сил выбивался, ждал, что благодетель хозяин поставит его в лавку, на место старого Филарета. Дочка как-то пожалилась: у мальчонки, мол, рука во сне дергается. «Полно! — отмахнулся Самсонов. — Приснилось, будто пилит. Чего такого?» Совсем бы дошел паренек до нуля, если бы не дедушка Филарет. Бывало, уложит Осипа в телегу, накроет шубейкой, а сам пилит вместо него.

Обо всем этом появилась заметка в газете «Батрак». В заметке отмечалось, что Самсонов за обедом в шутку поет передовицы из «Батрака» в гул, на мотив «Боже, царя храни». И подпись была — Селькор.

Самсонов собрал родню, допытывался, кто писал. Дознаться не мог. А ночью проник к хозяину Осип и шепнул, что селькор — дедушка Филарет.

— Ты чего это, оборотень? — Самсонов вроде даже растерялся. — Своих топишь?

На другой день позвал Филарета, посадил против себя, медленно сатанея, стал проверять долговую книгу, да вдруг притянул за оба уха, поцеловал крепко да как вдарит с полного замаха. Дедушка свалился набок вместе со стулом.

После кончины дедушки Филарета работники Самсонова решили Осипа извести. Он почуял опасность, убежал в город и поселился при школе. Там учился и жил как бы за сторожа.

Кроме Осипа, в каменном доме школы проживала учительница по родной литературе, старая дева Вера Семеновна. Слабость ее заключалась в застенчивости. Она и замуж не вышла, наверное, от застенчивости. Оглядевшись на новом месте, Осип повадился к ней, угадывая ко времени, когда она пила чай, забеленный молоком. В просторной ее комнате осталась память отца, бывшего директора этой самой школы, — четыре шведских шкафа, забитых книгами.

Вера Семеновна жалела Осипа и за то, что он сирота, и за то, что левша, и за то, что плохо учится.

Однажды, смущаясь и краснея, она спросила, не брал ли он случайно шестнадцатый том энциклопедии Гранат. Осип усмехнулся половиной рта, допил чай, сказал: «Вон их сколько еще стоит Гранатов», — и вышел. Книги продолжали исчезать. Положение становилось мучительным. Запирать комнату Вера Семеновна не смела. Мальчик мог обидеться. А напрямик обозвать сына красного партизана вором она была не в силах.

Наконец ей показалось, что выход найден.

— Осип, — сказала она торжественно. — Ты уже вырос, подкован. Пора подумать о комсомоле.

Рождение нового члена Коммунистического Союза Молодежи Вера Семеновна отпраздновала с цветами и с бутылкой «Абрау-Дюрсо». Подняв старинный бокал, она сказала:

— Я верю, Осип, что отныне ты будешь достойно нести на груди значок КИМа и не запятнаешь его дурными поступками, — и покраснела.

На другой день пропали еще две книги.

Вечером, когда Вера Семеновна проверяла тетради, к ней постучался незнакомый молодой человек в красных штиблетах. Он показал удостоверение, которое Вера Семеновна из деликатности не стала читать, достал из портфеля третий том монографии Шильдера об Александре Первом и спросил:

— Ваша?

Вера Семеновна бросилась к шкафу. Третьего тома недоставало. В глубине души она обрадовалась: очевидно, Осипа поймали на базаре, и теперь будет хоть какая-нибудь точка.

— Вредная у вас литература, — пояснил молодой человек.

Она открыла рот, чтобы объясниться, но молодой человек повысил голос:

— И еще, гражданка, довольно совестно педагогу гонять учеников на толкучку. Если вам не хватает получки, подайте заявление на взаимопомощь.

На другой день Вера Семеновна вызвала Осипа с урока и спросила, ломая пальцы:

— Как у тебя повернулся язык вводить в заблуждение представителя власти? Зачем ты сказал, что я посылаю тебя продавать книги?

Он ухмыльнулся.

— А как же… Не скажешь, из комсомола попрут.

Через неделю в клубе железнодорожников состоялся доклад о загнивании интеллигенции. Среди прочих фактов было упомянуто, что некоторые педагоги зазывают учащихся на выпивки и понуждают спекулировать нежелательной литературой.

После доклада Вера Семеновна собрала вещички и уехала куда-то. И никто о ней не вспоминал с той поры…

Дальнейшая жизнь Осипа отмечена событием, которое посторонним казалось непонятным и необъяснимым. В него влюбились. Да, да. В него влюбилась набожная тихоня двадцати трех лет — школьная уборщица Манефа. Добро бы, не знала его. А то ведь знала, со всех боков знала, и про воровство не могла не знать. А дело было в том, что судьбу Манефы ломала неизбывная жалостливость. Осип учуял это, стал сетовать на свою несчастную долю и своими рассказами доводил до слез не только Манефу, но и ее мамашу.