Васька

Митя вошел, ощущая ногами холостое вращение мотора. Двери захлопнулись. Поезд приемисто набрал скорость. В зеркале окна вдоль ребристых тюбингов мчался прозрачный двойник Мити. С умопомрачительной быстротой струились по тоннелю плети гудронированного кабеля, и через равные промежутки времени в черноте выстреливали электрические лампочки. Лебединые изгибы никелированных стоек и поручней удваивались в бемском стекле. Мягкие сиденья вкусно пахли новыми сандалиями.

Девочки ахали, некоторые плакали, пожилые украдкой крестились, парни пытались запевать. Губастая хихихалка обняла Митю. Он не удивился, поцеловал ее. Она рассмеялась, он тоже.

Через несколько минут поезд окутало розовое облако. Строители вышли полюбоваться делом рук своих. Инженер Бибиков остановился на середине перрона, оглядел мраморные стены, каменный паркет, розовые грани колонн и произнес:

— Не метро, а термы Домициана!

А Митю словно громом ударило. Вот тут он крутился ночью в бадье, вот тут в грозу в кромешной тьме пробиралась к нему по швеллеру Васька. Где она теперь? Как он посмел забыть о ней? Почему не наведался в отдел кадров, не узнал о ее судьбе? Неужели любовная канитель так заморочивает голову?

Девчонка, обнимавшая его, работала шлифовщицей на мраморе. Митя спросил, знает ли она Чугуеву. «Это у которой нос на двоих? — улыбнулась хихикалка. — Конечно, знаю. У нас все ее знают!» Оказывается, Васька еще две недели назад работала на облицовочном заводе под Москвой. Потом ее или отозвали, или она сама уволилась. Подружки-шлифовщицы тоже не знали подробностей. Работала Васька на «отлично», потом перестала являться в смену. И с квартиры выписалась.

«Ладно, — подумал Митя, — увидимся на торжественном собрании — узнаю, как у нее дела».

Торжественное собрание совершалось в Доме союзов.

Митя захватил место в одном из первых рядов, неподалеку от инженера Бибикова.

Партер Колонного зала, боковые места за балюстрадой, хоры под потолком — все было до отказа забито проходчиками, кессонщиками, водопониженцами, бетонщиками, камеронщиками, маркшейдерами, облицовщиками, хозяйственниками и итээровцами.

Уже сияла в алом нимбе над бюстом Ленина огромная, непривычная москвичам буква М, уже нацелились на трибуну переносные юпитеры и железные чемоданы кинохроники.

Время начала торжества наступило и прошло. Стол президиума пустовал. Молодежь нетерпеливо, как в театре, аплодировала. Пожилые шикали. Наконец ряды президиума стали лениво заполняться.

Митя подозвал Круглова, спросил, известно ли ему что-нибудь о Ваське.

— Разве она не здесь? — удивился Круглов.

— Нет.

— Так что же ты раньше… — Круглов едва сдержался, чтобы не выругаться. — Где же ты раньше был?

— Я у Зися спрашивал…

— Финтишь, комсорг! За Ваську драться надо, напролом надо идти! Заморочила тебе твоя милашка голову.

— Заткнись! — Митя сжал кулаки.

Он собирался втолковать Круглову, какая Тата принципиальная, как одержима стремлением к правде, хотел сказать, что спорил с Зисем. Заведующий личным столом говорил, что всех ударников Колонному залу не вместить, а Митя доказывал. что Чугуеву надо вместить обязательно. Но было поздно, Абакумов начал доклад.

Митя слушал плохо. Тоскливый взгляд его задержался на Бибикове.

Инженер, украшенный галстуком «кис-кис», сидел за балюстрадой и изображал усердного слушателя.

«Приоделся, — думал Митя. — Будет теперь звонить, что в Колонном зале заседал. А Васьки бы не было, и его бы тут не было. Где же она сейчас все-таки? Или спит без задних ног, или в ночную вкалывает… И в метро ее не покатали, и в зал не пустили. А она считает, что так и надо: недостойная. Каинова печать навеки… Вот что страшно!»

Отягченный думами, Митя не сразу услышал радостный гул. И только когда захлопали сиденья и люди здесь и там стали подниматься с мест, когда кто-то крикнул: «Да здравствует Сталин!» — он вскочил и увидел вождя.

Рядом со Сталиным стояли Калинин, Молотов, Ворошилов…

Овации нарастали. Хлопал президиум, хлопала губастая девчонка, хлопал Круглов. Хлопал Николай Николаевич Бибиков, спрятавшийся за колонну, чтобы его не заметил Первый Прораб. И Митя, не выносивший обычаев низкопоклонства, на этот раз до боли отбивал ладони, до хрипоты кричал «ура!». Он был уже не Митей, не Дмитрием Платоновым, не комсоргом 41-бис, он стал частью заполнившего весь зал восторженного, обожающего многоликого чудовища…

Под грохот аплодисментов Сталин вышел из-за стола президиума и, чуть выворачивая наружу носки мягких сапог, направился к трибуне. Митя удивился. Сталин был невысок, гораздо ниже, чем выглядел на портретах. Не доходя до трибуны, он остановился. Он стоял с блокнотным листочком в руке и ждал тишины. Ждал, не выражая ни спешки, ни нетерпения, как ждут трамвая на остановке.

В грохоте оваций трепетали на люстрах радужные звездочки. Бесчисленные огни остроконечных лампочек плавились в металлически-волнистых искусственных окнах, бриллиантовыми подковками отражались в новобрачной белизне колонн.

Сквозь шум до Мити донесся голос:

— Товарищи! Подождите авансом хлопать. Вы же не знаете, что я скажу.