Вассал и господин

— Ну, вставайте, братец, скоро уж епископ проповедь праздничную начнет, а мы еще и завтракать не садились.

Он ее еще раз попытался поймать, да она увернулась, ушла, дверью хлопнув, пред тем крикнув:

— Вставайте, братец!

* * *

Он надел свою лучшую одежду. Егана, разумеется, ему очень не хватало. Поверх колета надел цепь серебряную, что подарил ему герцог. Шосы, панталоны, перчатки, берет, перстень, туфли — все самое лучшее, что у него было. Тем не менее, среди господ, что выходили из дома графа пешком, так как храм был неподалеку, он вид имел самый небогатый. Самый небогатый. И колет, некогда роскошный и шитый серебром, уже потерял свой блеск, потерся. И шосы выцвели и были не так ярки, как прежде, и бархат на берете, и перо уже не так хороши были. Да и цепь была бедна, большинство господ носили золото. Даже его драгоценный меч, и тот был уже нехорош на фоне иного, дорого и замысловатого оружия, что носили при себе господа. Единственная вещь, что была у него не хуже, чем у других, так был тот перстень, которым его пытались отправить на тот свет в Хоккенхайме.

А вот Брунхильда вовсе не выглядела небогатой. Она казалась, скорее, чопорной и набожной в своем темно-зеленом платье, недорогого, но крепкого сукна, украшенного самыми дорогими кружевами. На голове ее был замысловатый головной убор из дорогого шелкового шарфа. И был он так искусно и затейливо свернут, что люди и понять по нему не могли, девица она или замужняя госпожа. А в руках у нее опять было Писание и четки. И бедной она совсем не выглядела. Выглядела она набожной и прекрасной молодой женщиной, полной сил и свежести.

Ну, раз других сокровищ у него не было, он довольствовался тем сокровищем, что шло с ним под руку. Не хотел он в первые ряды садиться, их самые знатные люди занимали, хотел подальше сесть, но граф позвал их сесть рядом с ним в первый ряд. И Волков подумал, что это из-за Брунхилды, которую фон Мален усадил рядом с собой. А вот сам Волков сидел по левую руку от соседа своего, барона фон Фезенклевер, с которым он раскланялся по-соседски.

Тут и епископ появился, не пошел сразу к алтарю, хотя служки уже для того все подготовили, а пошел к пастве, к графу. Тот брал руку святого отца, становился на колено, целовал ее. И тут епископ увидал Брунхильду, спросил ее ласково, подавая руку для поцелуя и ей:

— А вас я не знаю, кто вы, чистое дитя?

Девушка сразу присела низко, рук пастырю целовала, говорила:

— Девица Фолькоф, сестра кавалера Фолькофа, господина Эшбахта.

Она указала епископу на Волкова.

— Ах, и вы тут, — обрадовался епископ, увидав его. — А вы мне нужны, обещали, что будете у меня, а сами не идете.

— Простите, святой отец, — Волков низко склонился, — дела не отпускают.

— Ну, ничего, — епископ положил руку ему на голову, что-то прошептал, — после проповеди не уходите, не поговорив со мной.

— Да, святой отец.

Больше епископ ни с кем не говорил, церковь была уже полна людьми, все было готово, и он приступил к делу.

Речь его и вправду была интересна и не слишком длинна, и многие, особенно женщины, плакали над несладкой участью Петра и Павла.

А когда все кончилось, хоры допели последнюю осанну и люди, утирая слезы, стали расходиться, к Волкову подошел служка и сказал, что епископ желает его видеть у себя за амвоном.

Никогда кавалер не заходил туда, куда простым смертным вход заказан. Там, в ризнице, епископа разоблачали от дорогих одежд служки, сам он сидела на лавочке и, увидав Волкова, показал на стол, там стоял красивый ларь и сказал:

— Тот ларец для вас.

— Для меня? — удивился кавалер.

— Нет, не для вас лично, но предназначается вам, — говорил епископ. — Берите его. Посмотрите, что там.

Кавалер открыл ларец. Тот доверху был заполнен серебром. Он непонимающе уставился на старого попа ища у того объяснений.

— Ступайте, все, — сказал епископ служкам, и те тут же покинули ризницу, сам он уже был в простой одежде. Встал с лавки и подошел к кавалеру. — То не вам, то на ваш храм. На деньги эти постройте у себя в Эшбахте храм.

Блеклые старческие глаза пристально смотрели на Волкова, епископ устал после службы, но старался быть бодрым. Он продолжал:

— Я кое-что узнал про вас.

Волков молчал, ему, конечно, было интересно, что скажет старик, но торопить его он не собирался.

— Вы простолюдин, — продолжал поп. Это звучало как укор, ну так Волкову показалось. И он продолжал молчать.

— Да, простолюдин, — продолжил епископ. И тут же добавил: — Так же, как и я. Я знаю, как мне было нелегко добиться моего сана, думаю, что и вам было также трудно достичь ваших высот. Я про ваши подвиги наслышан, поэтому мы, простолюдины, должны помогать друг другу, здесь, — он постучал по ларцу, — четыреста талеров, или чуть меньше, я не знаю, на небольшую церквушку хватит с лихвой.

— Спасибо, монсеньер, — Волков хотел взять его руку и поцеловать, но епископ не дал.

— Бросьте, это лишнее, то на людях надобно делать, а тут нет нужды.

— Еще раз спасибо.

— Не благодарите, пусть они пойдут на доброе дело, иначе папский легат отправит их к Святому Престолу или их украдут после моей смерти мои помощники.