Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж

В провале, в провале, чего уж – кто-то рубил концы и весьма быстро, на пару – а то и больше – шагов опережая дознание. Федот со Щитной, Степанко, теперь вот – сам Одноглазый Карп, явно причастный ко всем этим убийствам, теперь уж это было ясно. Слишком многое злосчастный кабатчик знал. Иначе зачем его убирать, тем более – так поспешно?

Три трупа. И еще – загадочно пропавший Илмар Чухонец, доверенный человек боярина Данилы Божина, он же, скорее всего – четвертый труп, пока еще не найденный.

Теперь вряд ли кто из «шильников» сунется в корчму на Витковом. Жаль! Где их нынче искать-то? Ясно, что интересные дела в корчме происходили, жаль, агенту Рыкова не удалось толком подслушать тот разговор – про каких-то быков, коров, святую… Одноглазого, несомненно, убил кто-то из тех его собеседников – скорее всего, Ондрей, или тот загадочный белокурый купец… воин. Тот самый, что много уже навредил и в Кашинском уделе? Что распространял чуму? Очень может быть, может… но тогда… тогда дела-то становятся совсем кислыми! Тогда, как говорили в древнем советском фильме «Путевка в жизнь» – жигана искать надо. А кто у нас такой жиган? Права Ленка – претендентов много. И тот же Витовт, и обиженный князь московский Василий, и Тохтамышевы сыновья… Эх, знать бы наверняка, тогда б можно было составить эффективную программу ответных – и в чем-то превентивных – действий, не бороться же сразу против всех… а так, наверное, поступить и придется, коли следствие ничего не даст.

– Трупы неопознанные по вымолам поглядите, – тихо промолвил князь. – Может, и всплывет где-нибудь рыжий чухонец. В буквальном смысле слова – всплывет.

На окраине Плотницкого конца, у самых городских стен, почти напротив глухой «шестистенной» башни, притулилась небольшая усадьба, окруженная серым покосившимся забором и остатками когда-то идущего мимо стен рва. Старый – с зеленовато-коричневой вонючей водою – колодец, покосившийся амбар, сарай с банькою, приземистая, словно бы вросшая в землю, изба с подслеповатыми волоковыми окнами и давно требующим починки крыльцом. Южной своей стороною усадебка примыкала к сильно разросшемуся – почти на полквартала – саду, больше напоминавшему густой и непроходимый лес: кроме орешника, смородины, малины и порядком одичавших яблонь, здесь густо росли осины, ивы и вербы, кое-где перемежающимся зарослями чертополоха и репейника.

Князь с княгинею давно уже собирались устроить здесь самый настоящий сад – место для приятных прогулок, но пока все как-то не доходили руки, да и деньги больше требовались для другого – прокладка общегородской канализации, ремонт стен и башен, чистка того же Федоровского ручья средств требовали немалых. Вот и шумел пока вместо сада лес – истинная чаща – прибежище всякого рода татей, шпыней и прочего криминального люда.

Впрочем, обитателей усадебки, похоже, подобное соседство ничуть не волновало, более того – вполне устаивало, если судить по выходящему прямо в сад-лес лазу. В этот-то лаз и свернул, пройдя по тайным тропкам, высокий мужчина с красивым надменным лицом и белой, словно выцветший на солнце лен, шевелюрой. В потертой однорядке добротного фламандского сукна, в кожаной шапке, отороченной желтой шелковой лентою, в сапогах, сей молодец, вероятно, представлял бы собой неплохую добычу для обитающей в саду швали, если бы не внушительных размеров кинжал за поясом, а пуще того – не страх, который белокурый господин, несомненно, внушал всем местным «шильникам».

Впрочем, как выяснилось, далеко не всем!

Едва только путник протиснулся в ведущий на двор лаз, как грозно вскинувшийся было кобель – черный, с белой подпалиной, злобный, как сам дьявол – вдруг, боязливо заскулив, проворно бросился под крыльцо, спрятался. Опасался доброго удара ногою?

Между тем ведущая в избу дверь приоткрылась… а затем и вовсе распахнулась настежь, и выбежавшая на крыльцо светлоокая и светловолосая молодая дева бросилась пред белокурым молодцом на колени, обняла за чресла:

– Ох, господин! Наконец-то ты пришел. Я так рада! Входи же, входи. Хочешь гороховой похлебки?

– Гороховой похлебки? – войдя, гость со смехом уселся на широкую лавку, позволяя снять с себя сапоги. В золотом перстне тускло сверкнул синий камень. – Честно сказать, я бы предпочел добрый говяжий суп, но… похлебка так похлебка, наливай, Анна, нынче я чертовски голоден.

– Кушай, мой господин, – забегала, засуетилась Анна.

Рукава серого сермяжного платья ее были закатаны выше локтей, открывая худые, с голубыми жилками, руки, на левой виднелся дешевый браслетик крученого желто-коричневого стекла, на левой, с тыльной стороны ладони, зияло сразу два клейма – одним клеймили воров в славном городе Любеке, другим метил своих рабынь один московский боярин, ныне уже покойный…

– Кушай, кушай… Хлеб отрезай, я недавно пекла – свежий. А вот квас… Извини, нет вина, ты же не оставил ни денежки.